«Сверх-Я» — это место, куда человек помещает фигуру действующей причины своего мира.

NB. «Действующая причина мира» — это структура из представления человека об устройстве мира. По представлению человека она является актуальным (действующим) хозяином мира — причиной, определяющей факт появления и логику появления всех возможных событий в его мире.

Необходимость присутствия в психике такой инстанции, как «Сверх – Я» — является прямым следствием основного противоречия существования человека в мире.

Образование сверх–Я видится мне результатом бессознательного и вынужденного проецирования человеком своей конечной причинности в мир. Являясь именно конечной причиной своих действий, человек естественно предполагает присутствие в окружающем мире его конечной причины. Данное предположение вполне логично еще и потому, что мир природы не выглядит хаосом: он, безусловно красив и абсолютно логичен.

Сверх – Я – это бессознательная структура, она естественно присуща человеку как таковому. Фигура действующей причины мира, которую человек водружает на место своего сверх-Я не всегда сознательна, часто она подсознательна. Чем менее критична избранность человека для него самого, тем глубже в подсознании находится фигура действующей причины его мира.

Доопределение человеком своего сверх-Я конкретной фигурой действующей причины мира происходит в момент осознания им собственного бессилия перед подавляющим его внешним воздействием.

Первой фигурой естественно (бессознательно) водруженной человеком на место своего сверх-Я является образ матери. Фигура матери становится прообразом всех фигур, помещаемых человеком на место своего сверх-Я. Так, например, отец — это та же мать только в мужском обличии, а начальник – это та же мать только в мужском обличии, только на работе и т.д. Материнская основа присутствует в любой фигуре, водруженной человеком на место своего сверх-Я.
Когда человек не имеет возможности быть конечной причиной своих действий, он непроизвольно занимает место конечной причины мира. Сверх-Я человека компенсирует его недостаточность для данной роли.

В представлении человека в мире существует действующая причина этого мира. Действующая причина мира управляет миром, а человек имеет возможность управлять этой самой действующей причиной, оставляя тем самым за собой роль конечной причины мира.

В представлении человека действующая причина мира ориентирована или, по крайней мере, должна быть ориентирована, на создание для него возможности быть конечной причиной своих действий. Характерно, что когда у человека есть возможность быть конечной причиной своих действий он забывает о наличии в мире его действующей причины. А как только данная возможность пропадает, в силу, например, отсутствия достаточной информации для принятия правильного решения, он тут же вспоминает, что в мире есть действующая причина, которую нужно соответствующим образом проинформировать о своих проблемах.

Без сверх-Я человек был бы лишен возможности быть конечной причиной своих действий: принципиальное отсутствие возможности получить полную информацию о мире парализует возможность действовать в нем. В основании любого действия человека лежит интеллектуальное основание, представляющее собой вывод из его попытки понять проблему, стоящую перед ним. Данный вывод всегда предзадан представлением человека о мире, всегда подтверждает легитимность данного представления. По отношению к представлению человека о мире вывод всегда логичен, а по отношению к миру он часто неадекватен: неадекватен настолько, насколько неадекватно представление человека о мире. Сверх-Я – это, как раз, та инстанция, на которую человек возлагает ответственность за неадекватность своих выводов о мире.

По бессознательному сценарию человека он может вести себя произвольно, а кто-то (фигура, водруженная человеком на место своего сверх-Я) возьмет на себя все издержки такого произвольного поведения.

На место своего сверх-Я человек всегда возводит фигуру, помогающая ему провести через принцип реальности нужный ему вывод о мире. Можно сказать, что сверх-Я – инстанция, на которую человек возлагает задачу сделать жизнеспособным свое представление о мире. Соответственно, чем менее жизнеспособным оказывается представление человека о мире, тем более он нуждается в доопределении своего сверх-Я. И наоборот, чем адекватнее представление человека о мире, тем менее он нуждается в доопределении своего сверх-Я.

Можно сказать, что быть конечной причиной своих действий в подавляющем его мире человек может только управляя, выдуманной им, действующей причиной этого мира.

Сверх-Я – это обязательная структура в психике человека, она присутствует в каждой психике с необходимостью. В норме человек является хозяином своего сверх-Я, доопределяя его по своему усмотрению, в зависимости от насущной необходимости и сообразуясь с принципом реальности.

Стремление человека к доопределению своего сверх-Я определяется наличием у него возможности быть конечной причиной своих действий. Если такая возможность имеется то человек крайне нетерпимо относится к любым хозяйским поползновениям в свой адрес, откуда оно бы не происходило. Если же возможность действовать отсутствует, если человек не знает как ему правильно поступить, чтобы стало так как он хочет, то он охотно становится на какое-то время учеником доверенного «учителя». Если же человек подавлен страхом и беспомощностью — доопределение сверх-Я становится для него жизненно необходимым. В этом случае, желание получить «учителя» возникает в такой острой форме, что критике просто не остается места, и на место сверх-Я водружается фигура первого, пожелавшего его занять.

Идеально доопределенное сверх-Я – это сверх-Я доопределенное фигурой идеальной матери, то есть — фигурой, которая, во-первых, обслуживает реализацию конечной причинности своего ребенка, а во-вторых, не требует для этого от своего ребенка ничего взамен. Для удержания идеальной матери в «собственности» ребенку ничего не нужно делать, она его любит просто так; таким, каков он есть. Можно сказать, что идеально доопределенное сверх-Я не требует от человека ограничения своей субъектности идеалом «Я».
Идеально доопределенное сверх-Я является предназначением сверх-Я, его, так сказать, идеей. В реальности, сверх-Я человека доопределено совсем не идеально: реальная мать согласна быть матерью только определенного ребенка, — ребенка, который помог бы ей провести через принцип реальности свое представление о себе и мире; и чем бредовее оказывается это представление, тем тяжелее оказывается ребенку.

Патологически доопределенное сверх-Я – это сверх-Я доопределенное фигурой матери в образе «госпожи», во всех его вариантах. Таким образом доопределенное сверх-Я навязывает человеку себя в качестве идеала, оставляя ему роль поклонения, восхищения и обслуги. В этом случае, реализация человеком своей конечной причинности переходит в символический режим: человек пытается реализовать свою конечную причинность через символы априорной социальной исключительности, подтверждающие его эксклюзивные отношения с действующей причиной мира.

Патологически доопределенное сверх-Я предопределяет существование человека в символическом режиме реализации своей конечной причинности: после «матери-госпожи» все фигуры доопределяющие такое сверх-Я будут иметь «господское» расширение, а сам человек будет преданно служить своему «господину», почитая свое служение символом своей априорной социальной исключительности

Патологичность доопределения сверх-Я определяется, в том числе и невозможностью человека менять фигуры, доопределяющие его сверх-Я, по своему усмотрению. Фигура «матери-госпожи» — это сильный дестабилизирующий для психики фактор, но не менее сильным фактором является необходимость вытеснения запретных побуждений. Столкнувшись с крайне сложной проблемой вытеснения человек теряет возможность менять фигуры, доопределяющие его сверх-Я, — он вынужден удерживать на месте своего сверх-Я фигуру, помогающую ему справляться с данной проблемой. В силу сложности проблемы вытеснения реализация конечной причинности человека оказывается связанной данной проблемой: на месте сверх-Я человека с необходимостью оказывается фигура обеспечивающая, в первую очередь, потребности вытеснения, реализация же конечной причинности перемещается в область воображения.

Если фигура, удерживаемая человеком на месте своего сверх-Я в помощь вытеснения запретных побуждений, помогает ему справится с этой задачей не требуя от него безусловного подчинения — проблема не идеально доопределенного сверх-Я не ощущается человеком остро. Проблема возникает тогда, когда платой за помощь в вытеснении выступает необходимость безусловного подчинения. В этом случае человек оказывается в крайне сложной ситуации. Если он не сможет вытеснить запретные побуждения и они заполнят его сознание – возможность реализации конечной причинности человека окажется резко ограничена этими самыми запретными побуждениями, однако возможность реализации также заметно сузится, если для вытеснения человек будет вынужден удерживать на месте своего сверх-Я фигуру, требующую от него безусловного подчинения: в этом случае реализация человеком своей конечной причинности блокируется из-за невозможности своеволия.

Очевидно, что человечество, в большинстве своем, реализует второй сценарий — прикладывая при этом все силы для ограничения безусловной власти фигуры «правителя», возведенной на место сверх-Я. К мерам, ограничивающим возможности доопределенного сверх-Я к неограниченному властвованию, можно отнести всевозможные попытки навязать властвующей фигуре «правителя» нравственный императив, вроде: прав человека, демократических норм управления, модели цивилизованного государства и пр.

Надо сказать, что даже в идеальном случае, когда на месте «правителя» окажется абсолютно нравственное существо, правящее по справедливым законам, психика человека будет испытывать заметную перегрузку, связанную с невозможностью своеволия. Данная онтологическая проблема является на свет перманентным движением человека к некой свободе и таким же перманентным обретением символов априорной социальной исключительности.

Априорная социальная исключительности в данной схеме вещь обязательная: представление о себе, как об априорно исключительном социальном существе, то есть, существе выделенным действующей причиной мира из «серой массы» по некому априорному критерию, дают человеку возможность воздвигнуть на место своего сверх-Я еще и фигуру опекающего его «Бога», в дополнение к угнетающей его самолюбие фигуре «правителя». Естественное доминирование «Бога» над «правителем» позволяет человеку уменьшить фрустрацию от своего подчиненного положения: «правитель», будучи представителем «серой массы», лишается возможности унизить, находящегося в его подчинении «избранного», — агрессии не лишается, а возможности унизить лишается.

Предпосылки появления у человека идеала  «Я».

Как и сверх-Я, Я-идеал рождается из основного противоречия существования человека в мире. Сверх-Я рождается из недостаточности человека для роли конечной причины своих действий, а “Я” идеал рождается из недостаточности человека для управления действующей причиной мира, то есть, фигурой, которой он доопределил свое сверх-Я.

Идеал “Я” является связующим звеном между человеком и его сверх-Я. Он позволяет человеку сохранять состояние конечной причинности по отношению к своему доопределенному сверх-Я, являясь, по сути, механизмом управления доопределенным сверх-Я.

Идеал “Я” (Я идеал).

Я-идеал — вспомогательная структура призванная помочь человеку в освоении его идеального Я.

Я-идеал — представление человека о себе, рожденное из идеи о себе. В основе идеала “Я” лежит идея человека о себе. Эта идея может породить (вместить) сколь угодное количество образов. Данные образы будут объединены одной идеей.

В основании любого идеала лежит идея об априорной социальной исключительности. Смыслом идеи о своей априорной социальной исключительности, ее функциональным наполнением, является — эксклюзивные отношения человека с действующей причиной мира. Данная идея развертывается человеком в соответствующее представление.

Идея о своей априорной социальной исключительности является стержнем на котором рождается образ априорно исключительного социального существа. Данный стержень всегда остается неизменным, тогда как сам образ человек может менять, приспосабливаясь к новым условиям реализации своей конечной причинности.

По сути, основание идеала “Я” является интеллектуальным допущением, с помощью которого человек получает возможность целостного восприятия себя и мира. Без такого искусственного допущения целостность окружающего мира ускользает от человека, что лишает его возможности понимать его, а соответственно, и действовать в нем.

Идеал “Я” является идеальным воплощением человека в его выдуманном мире; поэтому человек совершенно естественно идентифицирует себя с ним.

NB. Говоря «выдуманный», я акцентирую внимание на том, что воображению предшествует идея. Сначала у человека присутствует некая идея о мире, а потом с помощью воображения он разворачивает эту идею и получает соответствующее представление о мире. Аналогичная схема правомерна и в отношении представления человека о себе самом: сначала есть некая идея о том, кто ты есть на самом деле, а потом эта идея развертывается воображением в соответствующее представление.

Я-идеал — это представление человека о себе, в котором он обладает качествами, недоступными ему в реальности.

В образе “Я” идеала человек присутствует в своем воображении.

Я-идеал является идеалом для человека.

Я-идеал — структура одобренная принципом реальности. Человек считает, что действовать в соответствии со своим “Я” идеалом – правильно и единственно возможно.

Я-идеал — структура поддерживаемая референтным социумом. Человек формирует свой референтный социум с целью эффективного противодействия критике своего Я-идеала исходящей из принципа реальности.

Идея собственного идеала “Я” принадлежит человеку, а наполнение этой идеи человек заимствует у референтного социума, который его создает, поддерживает, развивает и защищает, а также несет ответственность за появление всех возможных негативных артефактов, которыми такой наполненный идеал может обрастать в процессе своего существования в мире.
Прообразом референтного социума и его сутью является образ матери.

Я-идеал — структура с которой человек себя идентифицирует. За счет идентификации со своим идеалом в последнем появляется бессознательное расширение, которое является результатом проекции человеком собственного бессознательного на Я-идеал. Появление в структуре Я-идеала бессознательного расширения требует наличия системы восстанавливающей “Я” идеал. Данную функцию несет на себе референтный социум. Ярким примером такого социума является церковь.

Я-идеал обязательно имеет прототипа из живущих либо живших людей. Прототип придает Я-идеалу атрибут реальности.

Логика появления и формирования идеала “Я” обусловлена как минимум двумя факторами.
Главный фактор — необходимость контроля за доопределенным сверх-Я. Так как первой фигурой, которую человек помещает на место своего сверх-Я является мать, идеал «Я» формируется им, в первую очередь, как способ овладения матерью. Идеал “Я” является результатом осмысления человеком требований своей матери к себе, превращения данного запроса в образ, который можно имитировать.

Второй фактор — потребность в организации вытеснения патогенного душевного материала.

Для того, чтобы принцип реальности пропустил необходимость отторжения некого душевного движения в качестве чуждого человеку должна быть сформирована структура, которая служила бы критерием деления душевного материала на свой и чужой. Вне зависимости от механизма формирования данной структуры она должна быть принята человеком в качестве бесспорного, — принцип реальности должен ее пропустить, — идеала для себя.

Идентификация с ней должна быть совершенно естественна для него.
Бесспорность идеала является одним из факторов, определяющих последующую трансформацию идеала Я. Крепнущий и умнеющий (напитывающийся реальностью) принцип реальности будут задавать человеку много неудобных вопросов, на которые идеалу Я, сформированному в раннем детстве, конечно же, ответить не удастся. Слабость собственного идеала заставит человека совершенствовать его. Так или иначе, но идеал “Я” должен будет сохранить свою бесспорность, как возможность одобренного принципом реальности деления душевного материала на свой и чужой, с последующим вытеснением последнего.

Логика появления и формирования человеком своего идеала Я.

Надо сделать акцент на том, что и в сверх-Я, и в идеале “Я” объективна, то есть, не зависит от человека, только предпосылка, лежащая в основе их существования. Человек не может влиять ни на исходное противоречие своего существования в мире, ни на бессознательную проекцию своей конечной причинности в мир, — данные предпосылки обуславливают появление сверх-Я. Человек также не может влиять на то, что он является конечной причиной собственных действий, соответственно, должен чувствовать себя хозяином в своем мире. И если в этом мире появляется сверх-Я, то у человека должен появиться и механизм управления данной структурой. Данным механизмом является, как раз, идеал «Я».

Необходимость контроля человека над своим сверх-Я – это исходно присутствующее противоречие реализации им своей конечной причинности. Но с данным противоречием человек никогда не сталкивается. К тому времени, когда проблема осмысления устройства мира и своего места в нем встает перед человеком она оказывается у него уже решенной, причем, совершенно естественным образом. Бессознательно присутствующее в восприятии человеком окружающего его мира допущение этого мира в качестве материнской утробы расставляет все на свои места. На место сверх-Я человека самопроизвольно водружается материнская фигура; из материнского лона человек выходит уже с комфортно доопределенным сверх-Я.

Бессознательное, вынесенное из утробы, отношение человека к своему родителю как источнику заботы и любви делает потенциально решаемыми все возможные проблемы по управлению этим «источником». Какие, скажите, могут быть проблемы по управлению источником заботы и любви? Конечно же — решаемые. Идеал-Я – это и есть, собственно, способ решения проблемы управления доопределенным сверх-Я. Материнская основа доопределенного сверх-Я делает его исходно позитивным персонажем в представлении человека о мире.

NB. То, что место сверх-Я, занимаемое родителями, исходно пустое говорит наличие у человека возможности менять содержание своего сверх-Я в соответствии с насущными потребностями в реализации своей конечной причинности. Так, например, своему сверх-Я человек делегирует родительскую функцию, но какая именно инстанция будет нести на себе это бремя человеку относительно безразлично. В идеале это должна быть мать, в крайнем случае, отец, но, если родители совсем не подходят для этой роли, то человек может поместить на место сверх-Я кого угодно, начиная, со своего Бога и, заканчивая, родным государством, родным заводом и даже родной лошадью или крокодилом. Некоторые народы поклоняются крокодилу, ищут в нем опору во всех своих начинаниях и надеются на его покровительство.

Логика формирования человеком своего идеала “Я” определяется логикой овладения матерью. Проблемы по овладением «источником заботы и любви», то есть, сверх-Я доопределенного фигурой матери, хоть и решаемые, но все же встают перед каждым человеком.

В период утробного существования человек не сталкивается с основным противоречием своего существования в мире. Не то, чтобы оно пропало совсем, куда же ему деться, просто, в этот период оно существует латентно, в качестве необходимости пребывания в материнском лоне, и является через эту самую необходимость.

После рождения основное противоречие выходит из латентного состояния и является человеку в виде материнских требований к нему. Можно сказать, что основное противоречие так и существовало бы в латентном состоянии если бы существовало тождество между его матерью и материнским лоно, в котором человек пребывал до рождения[3]. Но такого тождества не существует. Являясь таким же человеком, как и ее ребенок, мать стремится овладеть своим ребенком точно так же, как и он стремится овладеть ею. В утробе такого конфликта нет.

Ситуация для ребенка осложняется тем, что мать, в большинстве случаев, более подготовлена к этому конфликту и, как более сильная сторона, определяет правила игры. Вот, как раз, такого противопоставления реализация конечной причинности и не предполагает. Несоответствие матери бессознательным ожиданиям ребенка порождает проблему овладения ею, которое есть не что иное, как восстановление его естественной уверенности в том, что его желания будут реализовываться сами по себе, как было когда-то в утробе. Данная естественная уверенность может быть корректно описана фразой «мама меня любит».

NB. Следует акцентировать внимание на том, что мир дан человеку только в представлении. В этом смысле, ни мать, ни отец, ни прочие фигуранты, происходящего с человеком не является исключением. Все они являются, по сути, образами, созданными человеком. Поэтому, когда “Я” говорю, что ребенок имеет дело с матерью, то это не совсем корректная фраза, — ребенок имеет дело с созданным им образом своей матери.

В какой-то момент после рождения ребенок сталкивается с неожиданной проблемой. Оказывается, его мать согласна быть матерью только определенного ребенка, и если он хочет сохранить с ней непосредственную эмоциональную связь, в чем он крайне нуждается, то он должен будет привести свои физиологические и психические реакции в соответствие с материнскими ожиданиями. Этот момент является началом формирования человеком своего идеала Я. Идеал “Я” оказывается техническим средством, помогающим человеку протащить через принцип реальности необходимость регулирования своих естественных реакций.

Процесс формирования человеком своего идеала “Я” начинается с поступления запроса от матери и определяется данным запросом. Чем раньше ребенок начинает понимать, что для овладения матерью ему необходимо организовать определенным образом свои психические и физиологические реакции, тем раньше начинается данный процесс. Соответственно, интенсивность процесса формирования идеала “Я” обуславливается силой отторжения матерью своего ребенка в его естестве. Чем сильнее отторжение, тем интенсивнее процесс формирования. Очевидно также, что чем тотальнее процесс отторжения, то есть, чем большее количество черт в ребенке не нравится матери, тем сложнее будет ребенку восстановить с ней позитивную эмоциональную связь и тем опять же интенсивней будут процесс формирования им своего идеала.

Очевидно присутствие еще одной закономерности: идеал “Я” тем неадекватнее, чем тотальнее и агрессивнее процесс отторжения.

NB. Понятие адекватности здесь коррелирует с понятием жизнеспособности. Чем более идеал “Я” неадекватен, тем менее он способен к самостоятельному существованию, тем больше ему требуется всяческих социальных подпорок и допингов, тем большее количество негативных артефактов образуется в процессе его существования.

Соответственно, чем более неадекватна мать в своем желании переделать своего ребенка, тем более неадекватным, в итоге, получится идеал, на который ребенок будет стремиться походить, а следовательно, и тем сложнее будет ребенку впоследствии гармонизировать свой образ с требованиями объективной реальности.

NB. Трансформация идеала «Я» человека, вероятно, обусловлена и теми мифологическими представлениями, в которых он развивается. Однако влияние господствующих мифологических представлений не стоит переоценивать, особенно на первых этапах трансформации идеала «Я», которое происходит в первые годы жизни ребенка.

Уверенность человека в безусловной власти над своей матерью имеет необходимый характер, то есть, должна быть, несмотря на всевозможные объективные препятствия, такие как, например, агрессия или эмоциональная холодность матери. Если препятствия такого рода возникают, то ребенок инстинктивно стремится их преодолеть, находя подходящие объяснения поступкам своей матери. Размышляя над происходящим, ребенок хочет убедиться, что несмотря ни на что мать его все равно любит. Данный вывод представляется предзаданным.

Искомым идеалом «Я» для человека является отсутствие всякого идеала, то есть, некая простая (утробная) форма овладения матерью.

Приняв искомый вид идеала “Я” за точку отсчета, можно построить шкалу отклонения. Степень отклонения определяется, соответственно, сложностью овладения матерью: чем сложнее ребенку получить переживание «мама меня любит», тем в логику более неадекватного идеала «Я» он попадает. На левом конце шкалы располагается точка отсчета, то есть некая простая форма идеала Я, предполагающая отсутствие необходимости овладения матерью, которая любит своего ребенка «просто так», а на правом конце располагается некая сложная форма овладения матерью, которой соответствует наиболее вычурный, противоестественный, идеал «Я».

Отсутствие необходимости борьбы за любовь матери является для человека искомым отношением с ней. Данное отношение можно назвать «простой (утробной) формой отношения с матерью». Любое усложнение простой формы будет восприниматься человеком как проблема, которую необходимо устранить для восстановления простой формы. Можно сказать, что человек бессознательно стремится преобразовать любую сложную форму отношения с матерью в простую. Данное стремление можно наблюдать в виде сопротивления ребенка необходимости любого усложнения простой формы овладения матерью.

Приведу пример, что называется, из жизни. Мальчику пять лет. Сидя за обеденным столом, он говорит: «Хочу, лимонаду». Его «хочу» звучит как требование, но персонально оно ни к кому не обращено, хотя в кухне в этот момент находится и мать и отец; создается впечатление, что ребенок – маленький божок, который информирует рабов о своем желании, и ему все равно, кто кинется его исполнять. Отец закипает гневом, но сдерживается; мать в некоторой растерянности, но видно, что ей тоже неприятно. После некоторой паузы ребенок повторяет свое требование еще более настойчиво. Мать, видя, что отец сейчас не выдержит и начнет орать, начинает воспитание: она говорит и о правилах вежливости, и о волшебных словах, и многое другое, что обычно говорят в таких случаях любимым отпрыскам любящие матери. Ребенок слушает насупившись, видно, что он злиться на отца и не хочет усложнять схему своей жизни, но понимая, что иначе лимонаду ему не получить, нехотя соглашается на правила вежливости и говорит сквозь зубы: «Дайте мне пожалуйста лимонаду». Понимая, что это максимум того, что можно сейчас добиться отец несколько успокаивается и мать радостно наливает ребенку лимонаду. Но, история на этом не заканчивается. Результаты воспитания испаряются моментально, и ребенок снова и снова пытается играть «божка». И только после того, как «доброжелатели» передали матери, что в кругу своих друзей сын называет ее «дурой» и похваляется, что может делать с ней что угодно, она по-настоящему оскорбляется и сын, ощущая возникшую эмоциональную дистанцию с матерью пугается и становится как «шелковый». Мать, видя такую перемену, естественно, оттаивает и сын так же естественно начинает постепенно скатываться в «божка», но, что примечательно, — до конца не скатывается. Его требования потеряли свою безаппеляционность и стали больше походить на просьбы.

Данный пример, по-моему, достаточно иллюстрирует и понятие «доопределение человеком своего идеального «Я» и условие данной трансформации. Ребенок приводить свои реакции в соответствие с требованиями матери только под давлением угрозы ее потери. Если данной угрозы нет, то все увещевания бессмысленны; если угроза возникает, то ребенок «автоматически» меняется для ее устранения.

В данном случае ребенку повезло: требования, предъявляемые ему матерью, были справедливыми и четко артикулированными. Хуже, когда мать, в силу психической патологии, эмоционально депривирует ребенка, дистанцируется от него, и не дает ему возможности овладеть ею. В этом случае, ребенок прикладывает титанические усилия для овладения матерью и его преображение по образу и подобию хорошо видно невооруженным глазом.

Отношение отца, очевидно, не является основным фактором обуславливающим формирование человеком собственного идеала. Формирование идеала обусловлено исключительно необходимостью овладения матерью. Можно предположить, что влияние отца на формирование человеком своего идеала значительно возрастает в том случае, когда ребенок делегирует ему функцию своей матери. Причиной такого делегирования может быть эмоциональная холодность или акцентированная агрессивность матери к своему ребенку.

Состояние утробного единства ребенка с матерью снимает вопрос о происхождении простой формы отношений. Состояние утробного единства и есть простая форма отношений человека с матерью; с нее, собственно, и начиналась история доопределения данных отношений в более сложную форму. Данное начало можно назвать естественно необходимым.

Подчинение своих психических реакций требованиям идеала коррелирует с неустойчивостью психики. Чем более сложными оказываются требования матери к своему ребенку, тем менее «материнским» оказывается окружающий его мир, и, соответственно, тем меньше у ребенка уверенности в своей способности к самостоятельной жизни в нем. Необходимость борьбы за любовь матери радости в жизни ребенку, конечно же, тоже не добавляет.

Образование «не-Я».

«Не-Я» (динамическое бессознательное) — совокупность, вытесняемых человеком из сознания событий своей психической жизни и возможностей, которые открываются для самоидентификации человека в связи с фактом появления и присутствия данных событий.

Будучи вытесненными из сознания содержания, структурирующие «не-Я», оказываются вне зоны критики принципа реальности.

Будучи неподконтрольным принципу реальности, пространство «не-Я» существует в воображении человека как потенциальная возможность, появления и развития любых, даже самых нереализуемых в объективной реальности фантазий. Можно сказать, что вытесняемые человеком возможности появления в сознании запретных побуждений, оставаясь неподконтрольными принципу реальности, обнаруживают свойство мутировать в направлении бессознательного запроса человека под воздействием материала проникающего в его «не-Я» из вне.

NB. Необходимо сделать акцент на бессознательности данного запроса. В силу того, что человек не осознает своего запроса, реальность, создаваемая для него его не-Я, является ему в качестве внешнего ему объекта, который, при определенной специфики запроса, вполне может стать даже неожиданным откровением свыше.

Появление «не-Я» в структуре психики связано с началом борьбы ребенка за овладение матерью. Изначально, в «не-Я» человеком вытесняются побуждения, не соответствующие требованиям матери.

NB. Надо сделать акцент на том, что деление человеком своей душевной жизни на «свою» и «чуждую» происходит не по эстетическому критерию, для этого есть принцип реальности, а директивно, в соответствии с требованиями идеала «Я».
Эстетический критерий всегда находиться в конфликте с потребностями вытеснения. Иначе, и вытеснять ничего не надо было бы: зачем запрещать себе хотеть делать то, что и без запрета делать не хочется.

Неприемлемые для матери побуждения ребенка являются для него самого синтонными, соответственно, он сохраняет с ними позитивную связь даже после вытеснения их из сознания. Будучи вытесненными, запрещаемые[4] матерью побуждения становятся недоступными для критики принципа реальности, что увеличивает их привлекательность для человека: запретное всегда кажется более привлекательным, чем оно есть на самом деле.

NB. Упомянутое выше «на самом деле» появляется только после того как содержание прошло через критику принципа реальности. Здесь надо сделать следующий акцент: критика принципа реальности — это не просто опыт, — это специфический опыт — опыт свободный от невротической желательности. Поэтому сказать, что запретное обладает большой побудительной силой именно вследствие отсутствия у человека соответствующего опыта было бы неверно. Запретное теряет свою побудительную силу только пройдя через специфический опыт критики принципа реальности.

О вытесненном побуждении человек знает только то, что он был вынужден отказаться от чего-то важного для себя, а в чем, собственно, эта важность он сказать уже не может именно потому, что запретное побуждение вытеснено из зоны критики. Соответственно, это «чего-то» принимает для человека сверхзначимый характер.

Помимо синтонности и отсутствия критики сверхзначимость вытесняемого человеком побуждения определяется еще и вынужденностью отказа от него. Любое вынужденное действие не отпускает человека до тех пор, пока он не исключит саму возможность его повторения. Запрещенные матерью побуждения — не исключение. Вытесненные человеком побуждения становятся сверхценностью для него именно в силу принудительного характера отказа от них. Переживание запрещенного становится для человека символом его конечной причинности.

Оставаясь вне зоны критики принципа реальности динамическое бессознательное становится бредом, то есть несовместимым с объективной реальностью представлением о ней.

Проблемы вытеснения инцестуальных побуждений: создание человеком безопасных каналов реализации либидо. Появление в психике безопасного сексуального объекта. Мастурбация — как способ избавления от опасного либидо.

Как я уже говорил выше, в какой-то момент либидо с необходимостью получает инцестуальную окраску. Это связано с тем, что первым сексуальным объектом, опять же — с необходимостью, становится фигура родителя противоположного пола. Возникает потребность вытеснения инцестуальных побуждений.

NB. Человек не может сделать инцест своей целью, принцип реальности такую цель не пропустит, но и отпустить возможность инцеста далеко от сознания он тоже не хочет, — возможность инцеста, не сам инцест, а именно – его возможность, помогают человеку стабилизировать ряд серьезных психических проблем. Решается данное противоречие путем вытеснения возможности возникновения инцестуального побуждения из сознания.

Для вытеснения инцестуального побуждения, помимо организации рационального запрета на инцест, человеку необходимо перенаправить его энергию (инцестуальное либидо) по безопасному каналу, то есть, по направлению к сексуальному объекту, вызывающему минимальные инцестуальные ассоциации (такой сексуальный объект принцип реальности относит к категории «нормальных»).

Опасным, или запретным, каналом реализации либидо являются инцестуальные сексуальные фантазии (именно так: каналом реализации либидо являются сексуальные фантазии), соответственно, в качестве безопасного, разрешенного, канала будут выступать сексуальные фантазии в наименьшей степени напоминающие инцестуальные.

NB. Я думаю, что существует следующая закономерность: чем ближе к сознанию инцестуальные побуждения, тем сильнее у человека потребность в безопасности; соответственно, тем меньше ассоциаций с разнополым родителем должен вызывать у него искомый им сексуальный объект.
Если построить график этой закономерности, то на одном его конце расположатся «невинные», а на противоположном – «инцестники».

Представителем «невинных» вполне может служить семейная пара, в которой муж называет свою жену «мать» («матушка»), а жена своего мужа «отец» (батюшка»). Я много раз наблюдал такие пары в обычной жизни: все они, действительно, создают впечатление «невинных», по крайней мере, в сексуальном смысле. И хотя даже невооруженным взглядом видно, что выбор партнера в такой «невинной» семье определялся образом разнополого родителя (уж больно похожа жена на мать мужа, а муж на отца жены), но скажи им об этом и они крайне, и совершенно искренне, удивятся этому открытию. На другом конце этого графика расположатся «инцестники», ярким представителем, которых являются гомосексуалисты. Выбор однополого сексуального объекта здесь определяется близостью инцестуальных побуждений к сознанию. То, что мать спит и видит, как бы прорваться к его бесценному телу является для гея совершеннейшим фактом. Этот конец, конечно, более разнообразен нежели противоположный. Здесь собралась вся перверсная сексуальность, плюс анахореты всех мастей.

По центру, очевидно, следует расположить тех, кому, с одной стороны, уже есть что вытеснять, а, с другой стороны, интенсивность запретных сексуальных побуждений такова, что вытеснение не требует таких радикальных мер, как: полный отказ от секса или смена сексуальной ориентации. Разнообразие здесь наибольшее.

Безопасный сексуальный объект не должен ассоциироваться у человека с разнополым родителем. Для подростка таковыми обычно выступают разнополые сверстники: пока сверстники не выросли общение с ними почти лишено инцестуальных ассоциаций.

Среди безопасных сексуальных объектов наиболее показательными являются: женщины-дети (для мужчин), и мужчины-дети (для женщин). Женщины-дети – это, так называемые, «блондинки», правда, не всегда светловолосые, и не всегда худые. Психоанализ показывает, что женщины-дети — это сознательный антипод женщине-матери. «Блондинки» презрительно называют женщин-матерей: «свиноматками», «бабищами», «коровами» и пр., всячески подчеркивая свое принципиальное отличие от них. Худоба часто является, как раз, атрибутом принципиальности данного отличия: «Я особенная(элитная)женщина – я не от мира сего («бабища» — от мира сего, а я нет), и пища моя не от мира сего». Апогеем развития образа «женщины-ребенка(женщины-не-матери)» являются «аэлиты» — космические существа, совершенно не нуждающиеся в «земной» пище. Культивирование данного образа неминуемо сопровождается анорексией.
Акцент надо сделать на сознательности данного образа: сознательность образа означает, что женщина-ребенок создает свой образ прикладывая все свои: интеллектуальные, физические, материальные и прочие ресурсы. Выглядеть как «не-мать» является ее сознательной целью, которую она, разумеется, и достигает.

Ценность женщине-ребенку, как безопасному сексуальному объекту также придает ее акцентированное стремление к установлению именно сексуальных отношений с мужчиной. Женщина-ребенок почти всегда позиционирует себя именно как — женщина для секса (высших удовольствий), — впику женщине-материи, которая — женщина для поесть (низших удовольствий).
Тип мужчины-ребенка тоже хорошо известен, — это акцентировано инфантильное существо, нуждающееся в опеке и заботе женщины-матери. Он позиционирует себя как — безусловная сверхценность, и как таковой, будет подарком той женщине, которая возьмется его холить и лелеять. Счастливая обладательница возможности его обслуживать, по подсознательному, а иногда и сознательному, сценарию мужчины-ребенка, должна радоваться, выпавшей ей возможности, доставить ему сексуальное удовлетворение, в котором он демонстративно не очень-то и нуждается. Квинтэссенцией развития данного образа является – гей.

Безопасный сексуальный объект помогает процессу вытеснения. Но иногда инцестуальные побуждения оказываются настолько заряжены, что человеку не удается так просто избавится от инцестуальных ассоциаций: об инцесте ему напоминает любое общение с противоположным полом, сам факт наличия гетеросексуального желания напоминает ему, что, на самом деле, он думает об инцесте.

Идеально безопасным сексуальным объектом неожиданно оказывается гомосексуальный объект: сексуальное общение с ним не вызывает никаких инцестуальных ассоциаций. Более того, гомосексуальный выбор оказывается почти идеальным способом стабилизации кэдэл и если бы не онтологическая проблема, приобретаемая человеком в случае гомосексуального выбора, то гомосексуалистов было бы значительно больше, нежели существует сейчас. Обо всем этом я подробно пишу в работе «Гомосексуальные страхи».
Затронув тему «освобождения от запретного либидо» нельзя не сказать несколько слов о мастурбации. Мастурбация – это сложное по структуре символическое действие. В зависимости от особенности представления человека о себе мастурбация может стать символом: собственной ничтожности, собственного величия, символом своеволия и непокорности судьбе, гедонистическим символом и пр. В контексте проблемы борьбы человека с инцестуальным возбуждением мастурбация выступает в качестве средства механического избавления от опасного либидо. В этом случае мастурбация принимает навязчивый характер: состояние сексуального опустошения воспринимается человеком в качестве безопасного, соответственно, для его поддержания ему необходимо постоянно мастурбировать. Характерно, что в случае, когда мастурбация является для человека средством защиты, она протекает без каких-либо сексуальных фантазий. Предчувствуя запретный характер собственной сексуальности, человек старается заблокировать ее проявление.

NB. Как правило, человеку удается перенаправить инцестуальное либидо с помощью уже сформированного идеала «Послушного родительской воле…». Логика «послушания» становится интеллектуальным прикрытием, под которым человек пытается построить безопасный канал для реализации своего инцестуального либидо. Исключение из данного правила составляют случаи, когда сексуальный выбор ребенка оказывается полной неожиданностью для его родителей. Возможностью появления данных исключений является формирование ребенком вспомогательного идеала-Я, о чем я уже говорил выше. Такие случаи, как и положено исключениям, встречаются реже, но зато они гораздо более заметнее.

Проблема вытеснения инцестуальных побуждений:
Реализации инцестуальных побуждений исподволь остается основной целью при создании человеком безопасного канала реализации либидо.
Негативные следствия «превращения» безопасного сексуального объекта в инцестуальный.

NB. Надо акцентировать внимание на том, что запретный канал реализации либидо останется в психике даже после образования безопасного. Причем, останется в качестве более ценного, нежели безопасный канал. В этом одна из проблем вытеснения запретных сексуальных фантазий: безопасный канал реализации либидо всегда менее значим для человека, нежели запретный. Реализация либидо по безопасному каналу воспринимается человеком — как вынужденная мера, и как таковая напоминает человеку о его «ничтожестве» перед могуществом его сверх-Я. И, напротив, реализация либидо по запретному каналу является человеку символом его победы над могуществом сверх-Я, возвращением себе места «хозяина» в своем мире. Человеку кажется, что путь к свободе, то есть, к избавлению от могущества своего же сверх-Я, лежит через реализацию запретных сексуальных фантазий, на которые он должен осмелиться.

Создание безопасного канала реализации либидо снижает интенсивность проблемы вытеснения инцестуальных побуждений, но не снимает ее. В инцесте есть много чего привлекательного для человека, поэтому он непроизвольно возвращается к нему даже образовав безопасный канал реализации либидо. Избавиться от инцестуального побуждения, если он возникло, можно только через инцестуальный канал; через безопасный канал оно не реализуется. Данная задача, на поверку, оказывается не бог весь какой сложной: человеку достаточно найти в безопасном сексуальном объекте, даже не обязательно разнополом, черты от искомого инцестуального объекта, чтобы начать общаться с ним как с разнополым родителем. Через сексуальную составляющую общения — «как будто ты папа (мама)», инцестуальное либидо может быть выведено из психики.

Гораздо сложнее человеку оказывается справится с последствиями такого «инцестуального общения». Одним из факторов, вызывающих появление негативных последствий «инцестуального общения», является — неосознанный перенос идеализированного образа разнополого родителя на человека, которым таковым не является. Такой перенос всегда вызывает массу негативных следствий, разрушающих как отношения, так и психику человека.

NB. Нельзя произвольно назначать себе родителей, в назначенном родителе чувство вины вызвать гораздо сложнее, чем в родном.
В работе «Атрибуты субъективности» я говорил об импринтинге собственной значимости. После импринтинга человек может сделать себе «родителя» даже из крокодила. Такая возможность, с одной стороны, способствует стабилизации его психики, но, с другой стороны, помещает человека в непредсказуемое социальное пространство, где назначенные «родители» начинают вести себя совершенно неожиданным для него образом, а самое главное, что с совершенно неожиданными для него последствиями.

Родная мать и родной отец – это люди совершенно особенные для ребенка: отношения с ними можно назвать незаместимыми. В основе взаимоотношений ребенка и его родителей лежит неопосредованное начало, о котором я уже упоминал в работе «Атрибуты субъективности». Ребенок не может поменять ни мать, ни отца; друга поменять может, жену может, «Бога» может, а родителей нет. Родители также не могут поменять своего ребенка: родной ребенок всегда будет отличаться от приемных. Как ребенок был когда-то частью тела отца и матери, так он и остается их частью, эти отношения изменить невозможно. Неопосредованное начало является основой естественной взаимной идентификации родителей и ребенка: в своем ребенке родитель невольно видит себя, об устойчивости первичных идентификаций тоже хорошо известно. Акцент в данном случае следует поставить на том, что эта идентификация именно естественная, или бессознательная: возникает сама собой и держится на внутренних основаниях.

Наличие неопосредованного начала не гарантирует ребенку ни родительской любви, ни родительского уважения. Более того, восприятие родителем ребенка в качестве своей законной собственности, — чего-то принадлежащего ему непосредственно, часто становится причиной грубого вторжения родителя в интимное пространство ребенка с печальными последствиями для психики последнего. Но несмотря на все издержки надо признать, что кроме родителей ребенок, сам по себе, мало кому нужен; кроме родителей мало у кого испортится аппетит после известия о его смерти. Если уж кто и способен воспринимать проблемы ребенка как свои собственные, так это только его родитель, по крайней мере, ему будет тяжелее всего от них дистанцироваться.

Наличие неопосредованного начала не исключает унижения родителем своего ребенка, но исключает его безразличие по этому поводу. Родитель, унижающий своего ребенка подобен человеку, бьющему себе кувалдой по пальцу: либо он этого не делает, либо он совсем сумасшедший. Другое дело, посторонний человек: унижая другого он бьет кувалдой по пальцу другого человека, если пользоваться той же метафорой. Посторонний человек может испытывать массу неприятных переживаний от унижения другого человека, но все эти переживания опосредованы его желанием все это переживать. При желании он может дистанцироваться от угрызений совести и чувства вины сказав себе перед сном что-то типа: «Жестокий век, жестокие сердца!», или «Что-то мне совестно как-то перед этой малолетней шлюхой, надо дать ей денег». Со своим ребенком так не получится, от чувства вины отделаться будет куда сложнее.

Проблема усугубляется тем, что на фигуру постороннего человека невротик проецирует либо идеализированный образ своего родителя, либо образ «идеального родителя», в этом случае он совсем отрывается от реальности. В общении с идеализированным образом родителя человек стремится обрести, то состояние полной безопасность и безответственности за свои поступки, которое он имел в момент импринтинга собственной значимости. Бессознательной целью такого рода отношений является возможность реализации запретных побуждений. В состоянии полной безопасности и безответственности можно реализовывать самые опасные и разрушительные сценарии, играть роли, которые при прочих равных условиях гарантированно привели бы к гибели или полной социальной изоляции, и все это без всяких последствий.

Противоречие, являющееся корнем обсуждаемой проблемы, в том, что человек возлагает ответственность за последствия своей «свободы» на того, кто может в любой момент и совершенно безболезненно для себя отказаться отвечать. В большинстве случаев момент отказа «родителя» от своей роли происходит как раз в тот момент, когда его поддержка нужна как никогда, то есть, когда человек уже набрался запретных переживаний и под их грузом начал превращаться в асоциальное существо. Речь в данном случае идет не только о запретных сексуальных переживаниях, но и о наркотиках, алкоголе, уголовщине и пр.

Возникновение побочных эффектов при реализации инцестуального либидо через разрешенный сексуальный объект можно проиллюстрировать следующим примером. Анализант создает вид доброго и сострадательного человека, особенно это видно в ее отношениях с матерью (ее идеалом является некая «добрая» девушка, которая помогает маме и папе, сострадает им, делится с ними последним и пр. ). В отношениях с матерью она совершенно безконфликтна, выполняет всю работу по дому, в том числе, самую тяжелую и неприглядную; отца жалеет и поддерживает в конфликтах с матерью. Акцент надо сделать на том, что данный идеал «Я» не является вторичным: и до появления сексуальной потребности анализант была хоть и эгоцентричным ребенком с выраженными истерическими чертами характера, но привязанной к матери, охотно помогающей ей во всех домашних делах. После появления сексуальной потребности данный образ лишь приобретает навязчивые черты: даже несмотря на появившуюся неуместность и деструктивность он остается недоступным для критики. Логику появления данной навязчивости раскрывает специфика сексуального выбора анализанта: ее парнем все время оказывается слабовольное инфантильное существо, практически всегда злоупотребляющее алкоголем. Выбор сексуального объекта кажется странным, почти абсурдным, но не все так просто. Анализ ситуации показывает, что выбор слабого алкоголика в качестве сексуального объекта является инцестуальным выбором: отец девушки – беспробудный, но добрый к дочери пьяница. Навязчивым идеал «Я-добрая» становится, как раз, из-за своей неожиданно приобретенной защитной функции: под прикрытием своеобразно понятого нравственного императива анализант получила возможность избавится от страха перед материнской агрессией при реализации своих бессознательных инцестуальных побуждений. Реальность, однако, вносит свои неожиданные коррективы в этот почти безупречный сценарий.

Проекция образа отца на каждого слабовольного алкоголика оказывается совершенно неправомерной; слабовольный алкоголик на проверку оказывается крайне нарциссичным мелкозлобным типом с заоблачной самооценкой. Вместо ожидаемой «отцовской» любви, восхищения и благодарности за сексуальное удовлетворение девушка получает от него унизительную роль сексуальной обслуги нереализованного гения. Самолюбие ее страдает, но отказаться от идеала «доброй» или переосмыслить его она не может, главным образом, потому что этот образ выполняет свое функциональное предназначение: дает ей возможность успешно вытеснять из сознания инцестуальный характер своей сексуальности, сохраняя тем самым позитивные отношения с матерью. Поэтому она решает, что дело в том, что ее избранник «козел» и уходит к другому — такому же, и все повторяется один в один. Проблемы с перебором слабовольных алкоголиков в ее маленьком городке нет, в этом смысле, все хорошо. Но неожиданно появляется еще одна проблема – наблюдая данный непрекращающийся перебор алкоголиков окружающие вешают на нее ярлык «шлюхи». Самым неприятным в данной ситуации для девушки стало то, что агрессию окружающих возглавила ее мать, то есть, как раз тот человек, который должна была, по ее неосознанному сценарию, воспринимать ее сексуальность как проявление «доброты». Именно в этом месте навязчивый характер идеала «доброй» становится наиболее очевиден: на жесткую, переходящую в открытые оскорбления, агрессию матери анализант реагирует усилением безропотной услужливости, что еще больше разжигает материнскую злобу, что еще больше усиливает безропотную услужливость анализанта.

Поиск возможности реализации инцестуального либидо через безопасный сексуальный объект вполне обнаруживает себя в момент, когда человек этой возможности не находит. Подавляющее число проблем между людьми, решившими создать семью, связаны, как раз, с невозможностью проекции образа разнополого родителя на своего визави.

Так, например, девушка требует от своего молодого человека принимать (любить) ее «такой какая она есть» и готова разорвать отношения с ним если данное требование не будет выполнено. Данное требование девушки неправомерно, так как, по сути, не может быть адресовано человеку, который ее выбрал по каким-то хоть и имманентным, но строго определенным критериям. Требование любви «просто так», судя по всему, относится к неосознанному образу идеального отца. Даже любовь родного отца ограничена рамками его отцовского идеала и его представлением о «нормальной дочери». Только идеальный отец может любить дочь какой бы она не была («просто так»), соответственно, только идеальному отцу и может быть адресовано данное требование, любой другой адресат — неправомерен.

Самое главное – не то, что парень ее выбрал, а то, что этот выбор является перманентным; никакой выбор не может быть окончательным. Из этого факта следует, что их отношения могут развалиться, если критерии его выбора останутся без удовлетворения. Что, собственно, и происходит: как только девушка перестает прилагать усилие для того, чтобы нравится своему парню в их отношениях появляется проблема.

В обсуждаемом контексте важно, что негативный опыт построения отношений никак не корректирует позицию девушки, и она, с упорством достойным лучшего применения, продолжает искать в незнакомых ей молодых людях того, кто бы ее полюбил «такую, какая она есть», то есть, по сути, идеального отца.
Логика данного абсурда состоит в необходимости реализации инцестуального либидо. Одним из скрытых требований девушки к своему избраннику является — возможность жить с ним как с отцом, для того чтобы иметь возможность реализовывать свое инцестуальное либидо. Выдвигая требование любви «просто так» девушка, по сути, начинает общаться со своим избранником как с отцом, получая тем самым искомый канал для реализации инцестуального либидо. Если он не хочет удовлетворять этому ее скрытому требованию, то отношения с ним сильно теряют для нее в ценности. По моим наблюдениям требование родительского к себе отношения типа: «принимай меня такая какая я есть», предъявляют только к безопасным сексуальным объектам.

Вот, еще один пример и этой же серии. Анализант пытается организовать союз с «блондинкой», об этом женском образе я говорил выше, но делает это странным образом. Вместо того, чтобы стать «звездной» девушке защитой и опорой он занимает в общении с ней акцентировано инфантильную позицию: пытается найти в ней сочувствие своим бесконечным сомнениям, страхам и комплексам. Девушка некоторое время терпит роль «жилетки», но после того, как он доверил ей свой основной секрет – попытку найти ей замену, — бросает его, проклиная все на свете. Для анализа данной ситуации важно отметить, что молодой человек по-настоящему дорожит этой девушкой и сильно переживает из-за разрыва. Логика данного абсурда состоит, опять же, в создании молодым человеком возможности для реализации своего инцестуального либидо. Под влиянием потребности в реализации инцестуального либидо безопасный сексуальный объект, которым являлась девушка изначально, постепенно приобрел в представлении молодого человека материнские черты. Характерно, что для такой трансформации в «мать» девушке совсем не обязательно было позиционировать себя в качестве домовитой хозяйки. Для проекции материнского образа молодому человеку достаточно было всего лишь ее умеренной сострадательности.

Переход человека из родительского «аквариума» в среду доминантного противостояния. Три режима реализации человеком своей конечной причинности.
Три режима реализации человеком своей конечной причинности.

Одним из важнейших факторов, способствующих обострению психических проблем является вынужденное существование человека в среде доминантного противостояния.

NB. Отличие среды доминантного противостояния от родительского «аквариума» состоит в следующем: в родительском «аквариуме» окружающие принимают и поддерживают инфантильный идеал человека, не исключая его претензию на априорную социальную исключительность. В среде доминантного противостояния все наоборот: инфантильность человека воспринимается окружающими только как возможность беспошлинно поднять свою самооценку, а его претензии на априорную социальную исключительность блокируется самым нелицеприятным образом.
Квинтэссенция проблемы, ожидающей инфантильного невротика в среде доминантного противостояния может быть представлена метафорой «тюремной камеры» где «послушный…» получает у «пахана» статус «опущенного» и подвергается сексуальной эксплуатации.

Границей между родительским «аквариумом» и средой доминантного противостояния в большинстве случаев является момент поступления на работу, то есть, начало борьбы за деньги и социальный статус; и того и другого в социуме и не может быть много. До этого человек пребывает в родительском «аквариуме». Но иногда, а может быть и чаще чем можно предположить, средой доминантного противостояния для человека оказываются отношения с собственными родителями, в худшем варианте, с собственной матерью. В этом случае, пребывание в родительском «аквариуме» становится бессознательной мечтой человека. А бывает, что человек находит родительский «аквариум» в среде чужих ему людей. Особенно часто такое случается с теми кто готов помогать окружающим и делиться с ними своими деньгами. В ожидании помощи, особенно денег, окружающие готовы подыгрывать человеку в его игре в «априорно исключительного».

Строго говоря, столкновение человека со средой доминантного противостояния происходит в тот момент, когда его «инфантильный идеал» начинает унижать его.

Три режима реализации человеком своей конечной причинности.

Для понимания проблемы, с которой сталкивается человек при переходе в среду доминантного противостояния, необходимо ввести понятие режимов реализации человеком своей конечной причинности.
Можно выделить три режима реализации человеком своей конечной причинности. В хронологическом порядке первым является простой или досимволический режим реализации человеком своей конечной причинности, за ним следует псевдосимволический режим реализации и замыкает последовательность символический режим.

Появление каждого последующего режима не отрицает предыдущие и не уничтожает возможность возвращения к ним.

Предыдущие режимы реализации существуют в подсознании одновременно с последующим, существующим в сознании человека.
Каждый предыдущий режим реализации является для человека более эффективным режимом реализации нежели каждый последующий, и в этом смысле более ценным режимом. Самым ценным режимом реализации человеком своей конечной причинности является – простой режим. Самым неэффективным режимом реализации является символический режим.
Каждый последующий режим реализации появляется в сознании человека в качестве вынужденной (временной) меры, однако обратный переход к предыдущим крайне проблематичен. Предыдущие существуют в сознании человека как воспоминание о «потерянном рае».

Досимволический режим реализации человеком своей конечной причинности можно наблюдать у детей, которым не нужно бороться за внимание матери. В этом режиме весь окружающий человека мир является пространством его идеального Я. В пространстве идеального “Я” реализация человеком своей конечной причинности происходит сама собою, и таким образом не является его целью.

Нормальные родители организуют своему ребенку такое пространство, в котором его потребности удовлетворяются сразу по мере поступления. Собственный побуждающий крик для ребенка оказывается достаточным средством организации такого «утробного» пространства. В этом режиме, состояние конечной причинности мира совершенно естественно для человека, соответственно, никаких символов конечной причинности, в качестве доказательств таковой человеку не требуется, зачем и кому доказывать очевидное.

В режиме простой реализации своей конечной причинности человек создает очень приятное впечатление; хотите убедиться — посмотрите на малыша: непосредственен, обаятелен, отходчив и не злопамятен. Он как бы весь наружу: в его действиях и словах отсутствует контекст, а если контекст и присутствует, то легко читается. Человеку в простом режиме реализации вытеснять еще нечего, динамическое бессознательное у него отсутствует. Он вне морали и до греха: все что он делает очень просто и естественно. Его сверх-Я еще не доопределено, поэтому он не знает и не хочет знать, что хорошо, а что плохо. Правильно – то, что делает он; как он видит мир так и правильно. Никаких авторитетов, никаких комплексов, никакой неполноценности. Он никого и ничего не боится, налицо ощущение полного всемогущества.

В псевдосимволическом режиме реализации своей конечной причинности человек вынужден пребывать после водружения им фигуры «побежденного» родителя на место своего сверх-Я.
После водружения фигуры «побежденного» родителя на место сверх-Я прямая реализация человеком своей конечной причинности не исключается, но становится проблематичной. Прямая реализация конечной причинности в псевдосимволическом режиме остается у человека в качестве возможности: ему кажется, что он всегда сможет прекратить инфантильную игру в «послушного…», когда захочет.

В псевдосимволическом режиме реализации своей конечной причинности человек не хочет быть полноценным хозяином своего мира, поэтому, функции «хозяина» он делегирует своему «побежденному» родителю, но по «договору».
Человек отдает «побежденному» родителю бразды правления своей жизнью, но при условии, что тот будет считать его априорно исключительным социальным явлением, оставляя себе только функцию обслуживания данной априорной исключительности. Такой вот неосознанный договор. О возможности появления такого «договора» и перехода человека в подчиненное состояние я говорил выше в соответствующей статье данной работы.

Псевдосимволический режим реализации отличается от символического тем, что в псевдосимволическом режиме «побежденный» родитель, занимая место сверх-Я человека, не только выполняет «договор» по обслуживанию его образа априорно исключительного социального существа, но и сам помогает ему добывать символы его априорной социальной исключительности; то есть, по сути, сам помогает своему ребенку возвысится над собой. В символическом режиме все наоборот: из сверх-Я человеку идет не возвышение, а унижение.
Попадание в символический режим реализации происходит, когда на месте сверх-Я человека вместо нормального родителя возникает фигура «князя(княгини)», а он сам начинает ассоциировать себя с обслугой «князя».

NB. Говоря «князь» я имею ввиду псевдородителя, то есть того, кто при желании легко ассоциируется у человека с «родителем», но является, по сути, чем-то противоположным. Если «родитель», при всех своих личных и педагогических недостатках, старается действовать в интересах своего ребенка, то «князь» действует сугубо в своих интересах. Адекватным примером «князя» может служить некий верховный правитель некого подвластного ему народа. При всем желании человека увидеть в своем князе «царя батюшку», последний, как правило, видит в нем лишь средство для своего самовозвеличивания.
В образе «князя» всегда есть расширение, часто — вполне сознательное, до «Бога». Фигура доопределяющая сверх-Я человека представляется ему сошедшей с небес. Так и говорят: «Всякая власть от бога»

Первоосновой образа «князя» является идеализированный человеком образ своей матери (первым в истории человека «князем» является «княгиня»). Конечно, если мать является своему ребенку в образе «княгини(госпожи)», то есть в образе, требующим от ребенка безусловного подчинения (поклонения), то это характеризует ее материнские качества крайне негативно.
Естественным следствием идеализации матери является воздействие ее образа на формирование человеком своего идеала. После идеализации матери идеалом «Я» человека становится его сверх-Я.

Возведя мать в «княгини» человек без ущерба для своего самолюбия начинает играть роль ее «слуги». Нужно акцентировать внимание на том, что идеализация материнской фигуры является обязательным условием появления роли «обслуги», без идеализации такая роль появиться не может.
Идеализации матери является для ребенка средством ее овладения (средством сохранения контроля за пространством идеального «Я»), и в первый раз запускается страхом потери матери. Впоследствии, когда появляется «побежденный» родитель и страх перед его агрессией, готовый уже механизм идеализации может быть использован ребенком вновь… родитель все-таки, хоть и «побежденный». В силу того, что мать и «побежденный» родитель представляют для девочек одно и то же лицо второй этап идеализации им не требуется. Совершенно очевидно, что именно страх предшествует идеализации, и именно страх поддерживает работу данного механизма.

Главным фактором, способствующим появлению и закреплению в психике ребенка представления о своей матери, как о некой «госпоже» является стремление самой матери быть в образе «госпожи», и навязывание своему ребенку роли обслуги этого образа.
Психоанализ показывает крайнюю устойчивость образа «обслуги госпожи». В процессе психоанализа видно и то, что анализанту очень импонирует нарциссическое расширение – «избранный», присутствующее в данном образе, и то что он расходует огромное количество своих ресурсов на его поддержание. Удовольствие от принадлежности к «избранным», очевидно следует считать вторичным фактором, обуславливающим усилие человека по строительству и поддержанию в жизнеспособном состоянии образа «обслуги…». Первичным фактором является возможность потери матери, а с нею и контроля над пространством идеального «Я».

Необходимо акцентировать внимание на присутствии в образе «обслуги князя» подсознательного расширения в виде избранности (божественности) его носителя. Устойчивость данного расширения придает устойчивость всему образу, чем более человек может чувствовать свою избранность, тем менее он становится чувствительным к тому, что он «обслуга…».

NB. Еще один акцент крайне важен: далеко не все дети вынуждены бороться за внимание «королевы матери», соответственно, не каждый человек имеет механизм адаптации к роли «обслуги…», а значит не все имеют возможность перейти в символический режим. Благодаря усилию матерей, которые не выдирают у своих детей центр, и находят в себе внутренние ресурсы для того, чтобы оставаться «обслугой» своего малолетнего ребенка, идеализация собственного сверх-Я у большинства людей находится под контролем принципа реальности. Сохранение человеком контроля за идеализацией своего сверх-Я делает контролируемым и процесс формирования образа «послушного», не давая данному образу расширится до «обслуги». Расширение образа «послушного…» вызывает у человека интуитивное отторжение, поэтому он стремится удерживать образ «послушного…» в рамках образа «воспитанного (цивилизованного, верующего)».

Таким образом, после возведения фигуры «побежденного» родителя на место сверх-Я те, кто были вынуждены бороться за внимание «матери-госпожи», остаются в символическом режиме реализации. Другая часть, переходит в псевдосимволический режим реализации, который старается длить всю оставшуюся жизнь.

В псевдосимволическом режиме, так же как и в символическом режиме, символы «априорной социальной исключительности» служат компенсацией состояния подчинения, но в псевдосимволическом режиме у человека присутствует альтернатива подчинению, по крайней мере, ему так кажется, соответственно и сама компенсация посредством символов носит необязательный характер. Когда сверх-Я доопределено таким образом, что у человека остается возможность влияния на принимаемые им решения — прямая реализация конечной причинности человеку не заказана. Человеку кажется, что, в крайнем случае, он устроит истерику и «родитель» будет вынужден поступить так, как он хочет.

Наличие данной альтернативы придает реализации конечной причинности посредством символов таковой в псевдосимволическом режиме необязательный характер, а вместе с тем шарм и привлекательность. В псевдосимволическом режиме реализации человек в своей «божественности» обходится без желания унизить другого, напротив: он великодушен, щедр и весел, готов на подвиги ради людей, горит всепрощением и желанием любить.
В символическом режиме, когда человек ассоциирует себя с обслугой своего сверх-Я-идеала, реализация его «божественности» обязательно включает в себя унижение другого, он: злобно высокомерен, злопамятен, агрессивен и жаден, только наблюдая ничтожность другого он на некоторое время может забыть о собственной ничтожности перед могуществом своего сверх-Я-идеала (кумира).

Находясь в символическом режиме реализации, то есть, в состоянии «обслуги» своего сверх-Я-идеала, самолюбие человека становится крайне уязвимо: отовсюду ему мерещится унижение. Отсюда его крайняя агрессивность к окружающим. Эта крайняя степень агрессии выражается в стремлении воспринимать окружающих в виде «быдла», то есть, некого недочеловека, существа лишенного субъектности.

Строго говоря, агрессия, направленная на окружающих, предназначена сверх-Я-идеалу, так именно наличие сверх-Я-идеала делает прямую реализацию конечной причинности человека невозможной. Однако человек по ряду факторов предпочитает избегать прямого конфликта со своим сверх-Я-идеалом.

Во-первых, человек не понимает, что происходит и не может сформулировать проблему корректно. Он действительно верит в божественность своего сверх-Я-идеала, и не может допустить мысли, что именно его кумир является его злейшим врагом.

Во-вторых, он уже давно любит свой образ априорной исключительности и не готов с ним расстаться.

В-третьих, человек не готов к конфликту со своим сверх-Я-идеалом: данный конфликт грозит ему уничтожением.

В-четвертых, подчинение сверх-Я-идеалу уже несет на себе функцию вытеснения запретных сексуальных побуждений. Нельзя скинуть с себя сверх-Я-идеал без риска оказаться во власти своего абсолютного своеволия. Даже мгновения существования человека без господствующего сверх-Я-идеала достаточно, чтобы сознание наполнилась всей запретной сексуальностью, о которой он может иметь представление.

Ну, и самое главное, на образе априорно исключительного социального существа лежит функция овладения матерью. Человеку нельзя поставить под сомнение легитимность своего сверх-Я-идеала без риска потерять мать, а значит остаться вне пространства своего идеального Я. Данная угроза, собственно, и составляет страх уничтожения. Таким образом, к моменту выхода человека из родительского «аквариума» в среду доминантного противостояния наполнение инфантильного идеала «Послушный родительской воле априорно исключительный ребенок», в зависимости от формы первоначального овладения матерью, может быть более или менее акцентированным. На одном полюсе располагается образ «Послушного…» свободный в своем послушании (реализация человеком своей конечной причинности находится в псевдосимволическом режиме), на другом полюсе образ акцентировано «послушного…» («раба») (символический режим реализации человеком своей конечной причинности). Между этими двумя полюсами расположилось все многообразие вариантов и форм «послушания».

Важно отметить следующую закономерность: чем более акцентированным является образ «послушного…», тем более акцентированным является образ «…исключительного».

Столкновение со средой доминантного противостояния для человека находящегося в псевдосимволическом режиме реализации происходит крайне травматично.

Прекрасной иллюстрацией данного тезиса может служить эпизод из романа Л.Толстого «Война и мир», когда Николай Ростов во время Аустерлицкого сражения, оставшись один на один с французским солдатами, осознает, что они охотятся за ним, именно за тем, чтобы убить. Собственно шок у Николая вызывало осознание того, что это никакая не игра, что никто вдруг не вмешается и не скажет: «Ну, полноте, подурачились и хватит, что Вы в сам деле так злитесь», — что они действительно хотят его убить, не попугать, не повоспитывать, а именно убить. Действительно хотят уничтожить его, такого замечательного и неповторимого, которым все восхищаются, и которого все любят, и который сам всех любит и всеми восхищается.

Другой иллюстрацией травматичности столкновения человека со средой доминантного противостояния может служить соответствующий эпизод из жизни человека-индиго, где под «человеком-индиго» я понимаю людей, одаренность которых проявилась и получила соответствующую оценку взрослых еще в детском возрасте. Люди-индиго в данном случае нас интересует потому, что у них образ «априорно исключительного социального существа» пропущен принципом реальности, а посему — существует совершенно легально.

Сами люди-индиго ничуть не сомневаются в своей именно априорной социальной исключительности, это для них несомненный и доказанный факт. Их выдающиеся детские достижения, восторженные взгляды родителей, особое отношение учителей и преподавателей, агрессия сверстников — все подтверждает их собственное представление о своей априорной социальной исключительности. Легальное существование образа «априорно исключительного социального существа» делает столкновение с пространством доминантного противостояния наиболее ярким, а следовательно — наиболее иллюстративным.

Суть проблемы в том, что априорная социальная исключительность всегда является незаконным расширением от некого факта, позволяющего человеку чувствовать себя отличным от другого человека, в данном случае — от наличия некоторого таланта. Исключительное умение решать математические задачи или обладание абсолютным слухом не говорит о том, что данный человек лучше кого бы то ни было, тем более не говорит о наличии неких эксклюзивных отношений с Богом: априорная социальная исключительность, строго говоря, всегда намекает на эксклюзивные отношения с действующей причиной мира.
Человек-индиго, действительно считает, что он «божественный» ребенок и ему уготовано блестящее будущее. Ему невдомек, что помимо его родителей, учителей и преподавателей никто не будет поддерживать его «божественную» самооценку, что вне родительского «аквариума» ему придется вести бескомпромиссную борьбу за деньги и статус с людьми, подготовленными к этой борьбе гораздо лучше его. Жестокое прозрение наступает, когда он выходит на работу и фигура «побежденного» родителя на месте его сверх-Я принимает обличие начальника («князя»).

Начальник, как выясняется, совершенно не собирается обслуживать его «божественность», более того, он начинает эксплуатировать его исключительные способности в своих личных интересах, используя их как доказательство собственной «божественности» («Посмотрите, дескать, гости дорогие какие гениальные холопы на меня работают»).
Чувствуя такую наглость «побежденного родителя» (начальник занимает в психике место родителя, соответственно в лице начальника человек имеет дело с родительской структурой; если человек – мужчина, то в лице начальника он имеет дело с «побежденным» отцом) человек-индиго в соответствии со своим бессознательным сценарием делает попытку наказать начальника высокомерием, всячески демонстрируя, что занимает в компании особое место и может не соблюдать правила, обязательные для остальных (по его бессознательному сценарию «побежденный» отец знает, что он побежденный, а соответственно, боится изгнания «победителем» из семьи, которое может состояться в любой момент; компания ассоциируется с материнской структурой).

В силу того, что сценарий бессознательный, а значит — некритичный, начальник не наказывается; напротив, отношения с ним и с коллективом крайне осложняются. Человек-индиго вдруг осознает, что им тяготятся и держат чуть ли не из милости. Заоблачная самооценка не выдерживает и он увольняется, думая, что это случайность, что ему просто не повезло. Мать, естественно, поддерживает версию своего «божественного» ребенка. Но на второй работе все повторяется один в один, и на третьей, и на четвертой. Куда бы не пришел человек-индиго везде вместо ожидаемого поклонения его образ «божественного ребенка» напарывается на «князя», готового взять его в свои «холопы» и уже сложившуюся иерархию сотрудников, в которой ему уготовано место далеко не на самой вершине.

В среде доминантного противостояния дорогой для человека-индиго образ «априорно исключительного существа» лишается поддержки со стороны его сверх-Я. В силу этого он вынужден перейти к его самостоятельной реализации посредством символов «априорной исключительности (божественности)»: он становится демонстративно не таким как все. Весь его облик, манера говорить, вкусовые, интеллектуальные, духовные и сексуальные предпочтения, все становится символом его «божественности»; все несет окружающим послание, что он не от мира сего.

Актуализация потенциальных психических проблем, связанная с перегрузкой, испытываемой «инфантильным идеалом» при столкновении со средой доминантного противостояния.
Столкновение человека со средой доминантного противостояния актуализирует в нем переживание собственной ничтожности перед могуществом своего сверх-Я.

Лучше всего рассмотреть момент столкновения «инфантильного идеала» со средой доминантного противостояния и последствия данного столкновения можно в процессе психоанализа. Анализ переживаний анализанта, испытываемых им во время и после столкновения, крайне важный элемент психоаналитической процедуры. Достаточно сказать, что именно анализ данного столкновения приводит к коррекции «инфантильного идеала Я» анализанта и открывает путь в его динамическое бессознательное.

Характерный пример: анализант исповедует идеал, который можно назвать: «Цивилизованный европеец» Расширение «избранный» в данном идеале появляется, практически, сразу. Пока анализант был «цивилизованным европейцем» в России среди таких же российских «европейцев» психика его особенно не беспокоила. Но как только он оказался студентом одного из Европейских вузов психические проблемы обострились настолько, что он был вынужден оставить учебу, вернуться в Москву и обратится ко мне за помощью.

Психоанализ показал, что к появлению у анализанта психических проблем привел скрытый конфликт, заложенный в его «инфантильном идеале Я». В процессе «эксплуатации» идеала неожиданно обнаружились его ограничения. Оказалось, что он рассчитан на существовании только в родительском «аквариуме» и совсем не рассчитан на среду доминантного противостояния: одно дело быть «цивилизованным европейцем» дома, в Москве, и совсем другое в чужой Европе. В Европе анализанта ждало неожиданное и крайне болезненное открытие: обнаружилось, что европейцы совершенно не собираются принимать его как равного в свой круг «избранных», и не смотря на все его реверансы и попытки казаться своим отвечают ему снисходительно высокомерным отношением.

Самым неприятным моментом для анализанта стало осознание своей предрасположенности к этой унизительной для себя роли. Он заметил, что начинает чуть ли не прислуживать своему соседу — респектабельному англичанину за то, что тот согласился жить с ним в одном доме. Все эти открытия подействовали крайне угнетающе на его самооценку, доведя его до депрессии. Ни алкоголь, который он стал потреблять в немереных количествах, ни легкие наркотики не помогали стабилизировать психику: чем более он пытался стать раскрепощенным европейцем, тем более высокомерным становилось его окружение, тем ниже становился его социальный статус.

Анализант бросил учебу и погрузился в состояние полного ничтожества.
Не имея возможности понять, что причиной его проблем является бессознательное ожидание от сокурсников-европейцев родительского отношения к своему «европейскому» образу анализант решил, что причиной его ничтожества является скрытая гомосексуальность. На эту мысль его натолкнули опять же однокурсники, которые видя его заискивающую манеру поведения предположили, что он гей. Не обнаружив у себя однозначно негативного ответа на пассивные гомосексуальные стимулы, он пришел в совершеннейший ужас и в таком разобранном состоянии сбежал ко мне в Москву.

В процессе психоанализа выяснилось, что устойчивость идеалу «цивилизованный европеец» придает большая функциональная нагрузка, лежащая на нем: мама анализанта — «цивилизованная европейка», мечтающая о старости на Ривьере (в этом свете, идеал «цивилизованный европеец» оказывается средством овладения матерью): анализант вынужден соответствовать ожиданиям матери. Отец, напротив — негативный персонаж в сознательном мире анализанта: невежественный и агрессивный «уголовник». Идеал «цивилизованный европеец» за счет расширения «избранный» позволяет анализанту легко компенсировать угрозу исходящую от своего сверх-Я, доопределенного фигурой такого отца. Ну, и наконец, идеал «цивилизованного европейца (избранного)» позволяет анализанту создать надежную систему вытеснения инцестуального либидо, которого у него, как оказалось, в избытке.

Представление о собственной сексуальной сверхценности в сочетании с представлением о матери, как о доступной женщине, делали инцест более чем вероятным сценарием неконтролируемых отношений с ней. Все эти факторы делали «инфантильный идеал Я» — «цивилизованный европеец» необходимым для анализанта. Сменить или просто скорректировать свой идеал без помощи психоанализа он не смог бы, даже если бы догадался, что это надо сделать.
Для коррекции идеала психоанализу пришлось: достать из бессознательного анализанта его сексуальные отношения с матерью; достать из бессознательного идеальное представление об отце; достать из бессознательного страх потери матери; достать из подсознания представление о собственной сексуальной сверхценности. Только после того, как весь этот бессознательный и подсознательный материал появился в сознании и прошел через критику принципа реальности, анализанту удалось сформировать нормальный канал реализации либидо, снизим тем самым потребность в вытеснении.
Коррекция представления о матери, появление нормального канала реализации либидо и снижение потребности в вытеснении позволила анализанту критически переосмыслить структуру собственного идеала «Я», сделать его более жизнеспособным. До анализанта вдруг дошла мысль, что успех в любом деле определяется не цивилизованностью, а адекватностью, то есть — наличием ясного понимания своей цели и алгоритма ее достижения. Кроме этой счастливой мысли, наличие нормального канала реализации либидо и снижение потребности вытеснения сделали гомосексуальный канал реализации либидо не актуальным, и гомосексуальный страхи пропали сами собой.

Столкновение человека со средой доминантного противостояния актуализирует в нем переживание собственной ничтожности перед могуществом своего сверх-Я.

Возможность данного переживания закладывается человеком в момент доопределения им своего сверх-Я родительской фигурой, но в условиях родительского «аквариума» остается преимущественно в латентном состоянии. После появления на месте сверх-Я фигуры «князя» человек воспринимает, навязанное ему сверх-Я, переживание собственной ничтожности крайне болезненно. Оно рождает в нем рефлекторную агрессию, которая если не разрушает «инфантильный образ» послушного, то, по крайней мере, нарушает его внутренний баланс, резко усиливая его компенсаторную составляющую – «…априорно исключительное социальное существо».

Пережив оскорбление, исходящее из «сверх-Я», человек, первым делом начинает одеваться в образ «априорно исключительного…», демонстрируя тем самым свое априорное превосходство над доминирующей «родительской» фигурой. На свет появляются символы, соответствующие представлению человека о характере собственной избранности. Человек становится крайне раздражительным высокомерным и нетерпимым.

NB. Для того, чтобы остаться в теме «Послушного…» и бояться мести «побежденного» родителя человеку необходимо иметь возможность сместить в своем «инфантильном идеале акцент с «послушного» на «исключительного» (напомню, что после водружения фигуры «побежденного» родителя на место сверх-я в идеале человека появляется две взаимообусловленные темы: «послушный родительской воле» и «априорно исключительное социальное существо»). «Послушный» присутствует, но уходит на второй план, а исключительный выпячивается. Многим это удается. Даже простое наблюдение за окружающими покажет, что гораздо легче увидеть человека «наслаждающегося жизнью», нежели тяжелым трудом добывающего эти минуты «наслаждения». Хотя фактически львиную долю своего времени человек пребывает именно в образе «послушного», добывая себе средства на красивую жизнь «избранного».

Тема «…исключительного» дает возможность стабилизировать ситуацию, но при условии, что по содержанию эта тема не слишком экзотична и легко находит себе референтный социум.

Возникает тупиковая ситуация: чем сильнее доминантная среда отторгает претензию человека на априорную социальную исключительность, тем артикулированнее тот старается показать «быдлу», в том числе и «князю», кто в доме настоящий хозяин; чем артикулированнее послание «Я избранный, а вы быдло», тем сильнее отторжение и так дальше по кругу.

Возможностью выхода из данного тупика является потенциал образа «…априорно исключительного социального существа» к социальной адаптации и его внутренняя сбалансированность. Проще говоря, чем умнее и жизнеспособнее инфантильный идеал человека, чем меньше в образе «…исключительности» претензии на априорность данной «исключительности», тем легче человеку организовать вытеснение возможности инцестуального возбуждения вне родительского «аквариума».

Если образ «…исключительного» не предполагает для своего существования обязательного унижения окружающих, то проблема разрешается сравнительно легко. На поверку оказывается, что если не тыкать начальника и сослуживцев своей избранностью, и стараться следовать логике трудового договора, то среда доминантного противостояния становится не такой уж и жесткой. А если еще и добавить своему идеалу агрессивности, умение держать конфликт и отстаивать свои интересы, то существование в среде доминантного противостояния станет почти комфортным. Проблема только в том, что все эти «если» оказываются практически невозможными.

«Инфантильный идеал Я» оказывается очень устойчивой структурой даже в самом нежизнеспособном варианте. Это совершенно не удивительно, если учитывать ту огромную нагрузку по стабилизации кэдэл, которую держит на себе любой инфантильный идеал «Я». Любое сомнение в правильности исповедуемого идеала грозит человеку, как минимум, коллапсом всей его системы вытеснения и, как максимум, перспективой оказаться вне пространства идеального Я, что, по сути, равносильно смерти.

Фактически, разрушения психики от столкновения со средой доминантного противостояния запрограммированы структурой инфантильного идеала: чем акцентированней в идеале “Я” роль «послушного…», тем невыносимее оказывается для человека столкновение со средой доминантного противостояния. И, наоборот, чем более свободен человек в своем «послушании», тем легче его идеалу приспособиться к новым условиям существования. Развивая данную логику, можно сказать, что возможность адаптации к среде доминантного противостояния зависит от формы начального овладения матерью: чем проще данная форма, тем проще и адекватнее адаптация.

NB. На первый взгляд, выглядит все, наоборот. Кажется, что люди с претензией на обладание некой априорной социальной исключительностью, то есть, те, кто к моменту столкновения со средой доминантного противостояния уже находятся в символическом режиме реализации своей конечной причинности, лучше приспособлены к существованию в среде доминантного противостояния. В иерархическом обществе они чувствуют себя как рыба в воде: их психика хорошо приспособлена к интригам и конфликтам; они демонстрируют высокую работоспособность; для достижения символов более высокого финансового и иерархического статуса они готовы практически на все; их способность переносить унижение от начальства поистине изумляет. Но, на самом деле, все не так просто.

В подавляющем числе случаев, люди сознательно противопоставляющие себя окружающему социуму в качестве априорно исключительных социальных существ сидят в тюрьмах или психиатрических лечебницах, зависят от алкоголя и наркотиков. Те, которые могут делать карьеру – скорее исключение. Их социальная исключительность не совсем априорная. Она опосредована наличием денег и официальным социальным статусом; за счет этого они удерживаются в социуме. Но опять же, без психотропных средств и алкоголя здесь не обходится.

Существование в среде доминантного противостояния для людей, находящихся в символическом режиме реализации своей конечной причинности, как минимум, не меньший стресс нежели для тех, кто находится в псевдосимволическом режиме реализации и свободен в своем «послушании». Другое дело, что они существуют в таком стрессе с самого детства, он для них в известном смысле «материнский». На работе они продолжают бороться за внимание и любовь матери так, как они делали это до сих пор, с самого раннего детства. С помощью демонстрации матери: своей преданности, готовности идти ради нее на любые лишения, готовности терпеть от нее любые унижения.
Во время психоанализа такого рода психики хорошо видно, что образ априорно исключительного социального существа является способом удержания матери. В представлении людей, идентифицирующих себя с образом априорно исключительного социального существа, мать нужно удерживать, иначе она уйдет и оставит их на произвол судьбы.

Во время психоанализа также хорошо виден сознательный(!) перенос[6] материнской фигуры на окружающих: такие люди убеждены, что окружающие, которых они, к слову сказать, держат за «народ», должны о них заботятся и любить, потому что они такие замечательные. Характерно, что данный перенос именно сознательный — никакая критика и негативный опыт его не корректируют. Такая устойчивость к критике бредового, по сути, представления обуславливается основным противоречием существования человека в мире – вне материнского мира (идеального Я) человек существовать не может. Поэтому при потере связи с родной матерью он находит возможность материнского отношения к себе среди посторонних людей. Для этого, правда, ему необходимо погрузиться в бред «Избранных все любят и мечтают позаботится о них», и принять его за реальность.

В этом свете становится понятной функциональная нагрузка, возлагаемая человеком на символы своей априорной социальной исключительности: они являются не только средством удержания матери, но и средством извлечения материнского к себе отношения в среде доминантного противостояния. С помощью символов априорной социальной исключительности человек стремится донести до окружающих, что он достоин их материнской любви и заботы больше нежели кто-либо еще. Разумеется, никакой материнской любви и заботы от окружающих он не получает, — отсюда перманентное состояние тревоги и депрессия.

Столкновение человека со средой доминантного противостояния приводит к разбалансировке его кэдэл.

В большинстве случаев, в условии родительского «аквариума» человеку удается удерживать свой кэдэл в сбалансированном состоянии: человек не осознает болезненного состояния своей психики; окружающий мир в целом и социальное пространство в частности кажутся ему позитивно предсказуемыми.

Сбалансированность достигается благодаря поддержке представления человека о себе как об априорно исключительном социальном существе, исходящее от родителей и «родительских» структур. Об исключительной важности данного представления для балансировки кэдэл я говорил выше. Также я уже упоминал о том, что представление о своей априорной социальной исключительности, в силу своей абсолютной некритичности, крайне нуждается именно во внешней поддержке. После выхода человека из родительского «аквариума» в среду доминантного противостояния, первое с чем сталкивается человек – это, как раз, удар по своему самолюбию, то есть – безжалостно критичное отношение нового окружения к его попытке занять среди них место априорно исключительного социального существа. Данный фактор является неприятным, но не смертельным: материнская (родительская) убежденность в избранности своего ребенка помогла бы ему выдержать любую критическую атаку на  свой образ априорно исключительного социального существа, если бы не еще один новый дестабилизирующий фактор. Таким фактором, дестабилизирующим кэдэл, является — появление на месте сверх-Я фигуры «князя». Появление данной фигуры приводит к тому, что представление о своей априорной социальной исключительности, парадоксальным образом, начинает унижать человека, что вызывает подсознательное отторжение данного представления, что, в свою очередь, приводит к разбалансировке кэдэл.
После столкновения человека со средой доминантного противостояния происходит сложнообратимое изменение в его сверх-Я: помимо фигуры «побежденного» родителя в нем появляется еще и фигура «князя».

NB. Надо сделать акцент на том, что появившаяся на месте сверх-Я фигура «князя» воспринимается человеком как его «проигравший» родитель. Почему человек совершает такую ошибку восприятия? Есть, как минимум, один фактор, определяющий появление данной ошибки. Данный фактор можно назвать «экономическим»: ошибка формируется под действием «инстинкта смерти», или, если говорить точнее – под действием закона энтропии, доминирующего в психике. «Проигравший» родитель на то и проигравший, что отношения с ним для человека позитивно предсказуемы. Можно сказать, что отношения с «проигравшим» родителем не только не являются для человека проблемой, но еще и помогают ему в реализации своей конечной причинности. Перенос отношений с «побежденным» родителем на фигуру «князя» экономически очень выгоден: воспринимай начальника как родителя и веди привычный позитивно предсказуемый образ жизни. Все было бы хорошо, если бы не одно «но», — начальник не родитель, он совершенно не собирается воспринимать своего работника, как своего ребенка.

До столкновения со средой доминантного противостояния борьба за первенство с «побежденным» родителем представлялась человеку, в конечном счете, только игрой, которая не выйдет за разумные пределы. По правилам данной игры, «побежденный» родитель хоть и ненавидит своего «априорно исключительного» отпрыска, но при этом любит его и заботится о нем. После «столкновения» ситуация кардинально меняется. Собственно — суть «столкновения» состоит в осознании человеком кардинального изменения характера конфликта со своим сверх-Я. Теперь «побежденный» родитель, получив подсознательное расширение до фигуры «князя», не любит его, не заботится о нем, и может «опустить», если тот будет напоминать ему о его серости и своей априорной социальной исключительности.

NB. Понятие «опустить» здесь очень к месту: оно проводит четкую границу между «проигравшим» родителем без расширения «князь» и «проигравшим» родителем с расширением «князь». «Проигравший» родитель без расширения «князь» не может «опустить» своего отпрыска, что позволяет последнему относительно безболезненно играть перед своим родителем роль априорной исключительности, а «проигравший» родитель с расширением «князь» может «опустить» человека именно затем, чтобы тот не играл перед ним роль априорной исключительного. Характерно, что понятие «опустить» означает окончательное (безвозвратное) унижение  человека. Данное понятие пришло в наше информационное пространство из уголовной среды, — среды, где происходит патологическая борьба за повышение своего иерархического статуса.

В свою очередь, «уголовное» расширение в представлении человека о «князе» является бредом и таким образом имеет к реальности только косвенное отношение. Это значит, что человек задействует «уголовное» расширение только, когда ему необходимо повысить эффективность вытеснения: опасность стать «опущенным» настолько велика, что не оставляет в сознании никакого пространства для инцестуальных побуждений. Кроме того, страх быть «опущенным» сжигает инцестуальное либидо, мгновенно и в любых количествах.

Надо акцентировать внимание на устойчивости к критике «уголовного» расширения в представлении о «князе». В силу того, что у каждого человека есть гипотетическая возможность оказаться в тюрьме бредовое, по сути, представление получает в сознании статус реалистичного, погружая тем самым сознание в бред.

Сделаю еще раз акцент на том, что границей, отделяющей среду доминантного противостояния от родительского «аквариума», является не момент выхода на работу: «князем» с уголовным расширением вполне может быть представление(!) о родном отце. Если нужно взять под контроль инцестуальные побуждения, даже любящий отец может превратиться, в представлении своего ребенка, в «князя» с уголовным потенциалом. В процессе психоанализа эту метаморфозу можно наблюдать, что называется, вживую.

Появление в представлении об однополом родителе расширения «князь» несет человеку переживание акцентированного унижения. Конечно, человек старается не замечать перемены в своем положении, для чего делает все возможное, чтобы новые отношения со сверх-Я походили на старые. Но исподволь, мысль о собственном ничтожестве сводит его с ума: разбалансирует кэдэл, приводя в движение весь защитный психический потенциал.

В первую очередь, активизируется образ «…исключительного»; доказывая свою социальную состоятельность человек идет по уже проторенному пути. Однако в условиях борьбы с собственной ничтожностью образ «…исключительного» получает новую акцентуацию: из образа «…исключительного» появляется скрытое в нем расширение «божественный». В соответствии с этим расширением человеку становится «все дозволено».

Любой страх перед запретом теперь ассоциируется у человека с собственной ничтожностью, а посему вызывает рефлекторный протест. «Если в тебе есть божественность, то у тебя не должно быть никаких ограничений» под таким девизом человек начинает бунтовать против всех запретов: пробует все запрещенное и примеряется ко всему запретному. Динамическое бессознательное активизируется. Все актуальные и потенциально возможные запретные побуждения, оказывается разблокированным: через образ избранного они получают возможность пробиться в сознание.
Надо сказать, что переживание фатальности собственной ничтожности оказывается настолько сильным стрессом, что человек с трудом может отличить запрещенное от запретного: и внутренние и внешние запреты вызывают в нем одинаковую агрессию. Он начинает ненавидеть все правила, включая диктуемые его собственной физиологией, инстинктом самосохранения и чувством здравого смысла. Фатальность собственной ничтожности растормаживает в человеке его субъектность, которая есть не что иное как – конечная(!) причинность своих действий. Человек перестает чувствовать, что его собственное существование в качестве конечной причины мира обусловлено рядом онтологических факторов. Всякая обусловленность вызывает в нем агрессию, под влиянием которой он начинает примеряться даже к аномальным для себя поступкам, то есть, поступкам, резко ограничивающим возможность его существования в качестве человеческого существа. Стресс настолько силен, что даже если образ избранного основан на пуританском идеале человек начинает предчувствовать, что в нем таится манящая бездна «запретных плодов».

Корреляция между возможностью реализации запретных побуждений и понятием «свободы», «независимости» и «человеческого достоинства» резко возрастает. Человек начинает ценить в себе способность к реализации запретных побуждений, стараясь найти в себе возможность преодоления страха перед преступлением «черты». Актуализируется личность тени: образ существа, для которого не существует никаких запретов, начинает подспудно структурировать идеал Я.

Активизация динамического бессознательного, в первую очередь, связана с возрастанием неосознанной потребности в инцестуальных побуждениях (вытесненные инцестуальные побуждения являются ядром динамического бессознательного). Как только человек заворачивается в образ «…исключительного» он автоматически подтягивает из бессознательного инцестуальные побуждения. Напомню, что возможность инцеста, через образ «победителя», питает переживание априорной социальной исключительности: борясь с мыслью о собственной ничтожности и мужской несостоятельности перед лицом грозного и властного «князя-отца» человек невольно вспоминает о том, что если бы он захотел, то легко овладел бы его женщиной-своей матерью (в женском варианте: с ее мужчиной, своим отцом), которая(ый) уже давно и страстно этого хочет. Именно через эту успокаивающую мысль в сознание прорывается из бессознательного возможность инцеста. А после того, как в образе «…исключительного» появится расширение «божественный» связь с инцестуальными побуждениями еще более укрепляется: запретный характер инцеста не дает покоя «божественности» «…исключительного». В случае психоза инцест может стать даже сознательной целью человека. Но даже в этом случае человек сохраняет с инцестуальными побуждениями амбивалентную связь: наряду с привлекательностью инцестуальных побуждений присутствует выраженный страх перед ними.

Проблема в том, что разрушительный потенциал инцестуальных побуждений превалирует над их способностью восстанавливать самоуважение человека перед могуществом его сверх-Я; следовательно, их надо вытеснять. Собственно, проблема состоит в том, что «разбуженные» инцестуальные побуждения вытеснить гораздо сложнее, нежели «спящие». Теперь, на их вытеснение требуется гораздо больше ресурсов. Но, что самое неприятное, — схема вытеснения остается неизменной: для организации вытеснения человек задействует привычный ему страх перед местью однополого («проигравшего») родителя. А родитель то уже – «родитель-князь»: новая порция страха перед ним несет человеку новую порцию ничтожности, для подавления которой требуется еще большая акцентуация на своей априорной социальной исключительности, и так по кругу до психического срыва.

С возрастанием потребности вытеснения инцестуальных побуждений возрастает и потребность в организации безопасных каналов сброса инцестуального либидо. В условиях доминантного противостояния неожиданную актуальность приобретает гомосексуальный канал сброса либидо. Помимо того, что это самый безопасный, а значит – самый эффективный, канал сброса инцестуального либидо, о чем я говорил выше, гомосексуальные отношения представляются человеку решением проблемы овладения своим новым сверх-Я. Психика как бы подсовывает человеку гомосексуальный вариант решения проблемы: зачем с начальником бороться, если можно ему отдаться. Логика гомосексуального выхода невольно привлекает человека, и он начинает примеривать на себя различный пассивные гомосексуальные позиции…и получает большую проблему. Данную проблему я подробно описал в работе «Гомосексуальные страхи». Гомосексуальные побуждения становятся настоящим бедствием для человека, особенно для мужчины.

NB. Мужчина здесь менее защищен потому, что принятие своего подчиненного положения по отношению к отцу, отказ от борьбы с ним за место хозяина мира, — роль пассивного гомосексуалиста является символом именно этого, — в большинстве случаев означает потерю матери. Логика здесь вот какая. Мать в представлении мужчины, предпочла его отцу и, соответственно, хочет чтобы тот сверг отца и занял место хозяина. Если он отказывается от борьбы с отцом, то это означает и отказ от обладания матерью. Он как бы предает мать в ее выборе. Она это понимает это и в свою очередь отказывается от него.
Во время психоанализа гея видно, что его мать ценит в нем не мужественность, а потенциальную гениальность (априорную социальную исключительность), то есть, возможность противопоставления сына отцу не играют в ее выборе его, в качестве своего мужчины, заметной роли.

У женщины такой проблемы нет. Ее пассивная гомосексуальная позиция не несет в себе угрозы потери матери, так как именно мать занимает у женщины место сверх-Я в качестве «побежденного» родителя. Мать, видя символическую покорность дочери, становится только ближе к ней. Очевидно, именно поэтому возможность оказаться в пассивной гомосексуальной позиции не парализует женщину так, как она парализует мужчину. Бросающаяся в глаза нарочитая агрессивность мужского общения является, как раз, средством вытеснения возможности получения пассивного гомосексуального опыта.

Представление о структуре психической патологии, лечение которой входит в компетенцию психоанализа.

Суть психической проблемы, входящей в компетенцию психоанализа, состоит в том, что образ, используемый человеком для стабилизации кэдэл, блокирует реализацию его конечной причинности; делает ее, по преимуществу, уделом воображения.

Поводом для обращения к психоаналитику всегда является потеря человеком контроля за своими психическими реакциями, которые начинают диссонировать с его представлением о себе. К появлению таких реакций приводит логика развития его образа, то есть — образа, с которым человек себя ассоциирует, который сознательно культивирует, холит и лелеет: человека сводит с ума то, что он ценит в себе больше всего. О закономерностях формирования данного образа я говорил на страницах данной работы. Культивируемый человеком образ себя несет большую функциональную нагрузку, стабилизируя кэдэл и обеспечивая возможность контроля над бессознательными процессами, но сам по себе он является искусственным по отношению к природным реалиям. В естественных условиях он оказывается нежизнеспособным, быстро обрастает негативными артефактами, которые, собственно, и блокируют человеку возможность реализации его конечной причинности. Можно сказать, что к психоаналитику человека приводят именно негативные артефакты существования его образа в мире.

NB. «Артефактами» я называю устойчивые образования, появившиеся в мире благодаря субъектности человека. Обычно «артефактами» называют произведения искусства, с чем нельзя не согласиться, — действительно, произведения искусства появляются на свет именно благодаря экзистенциальному усилию человека. Но субъектность человека бывает не только созидательной; она производит на свет не только произведения: искусства, науки и техники, воинские и человеческие подвиги. Та же субъектность позволяет человеку совершать поступки аномальные для его собственной природы: именно конечная причинность человека позволяет ему игнорировать в своей деятельности даже объективные предусловия своей реализации в мире в качестве человеческого существа. Разрушительное своеволие порождает на свет такие же объективные продукты, как и созидательное, с той только разницей, что произведения искусства помогают человеку жить, а произведения его своеволия в режиме разрушения осложняют ему эту непростую задачу. Такими артефактами разрушительного своеволия являются, например, психические навязчивости или цирроз печени: нельзя просто так убить человека или расслабляться алкоголем; данные действия рождают на свет устойчивые артефакты, с разрушительным для человека потенциалом. С данными негативными артефактами человеку с необходимостью придется разбираться.

Достоевский, безусловно, прав – сумасшествие предшествует преступлению. В данном случае речь идет о том, что преступление рождает артефакты, добивающие сумасшедшего.

Наиболее иллюстративным примером подавления человека негативными артефактами существования его образа в мире является судьба алкоголика. Решая свои психические проблемы посредством алкоголя человек попадает в логику этого «психотерапевтического» метода. Со временем, печень и мозг алкоголика разрушаются, его социальный статус деградирует. Сопровождающие употребление алкоголя артефакты (цирроз печени, «белая горячка», синяки, ссадины, переломы, обнищание, социальная деградация, нравственное оскудение, преступные деяния, и пр.) постепенно и неминуемо блокируют возможность его реализации в качестве конечной причины собственных действий – он становится типичным, его выбор оказывается окончательно предопределен. Пример с алкоголиком самый иллюстративный, но в контексте заявленной темы не совсем законный, так как, алкоголик редко когда становится анализантом.

Таким же не совсем законным в данном контексте, но достаточно иллюстративным примером подавления человека артефактами существования его образа может служить нервная анорексия. Образ «не от мира сего» существа(«Аэлиты») обходится человеку слишком дорого. Являясь символом «не от мира сего сущности» навязчивое безразличие к «земной» пище приводит человека к резкому ограничению возможности быть конечной причиной собственных действий. «Невесомое» тело вместо символа избранности его обладателя становится даже для референтного социума символом его психической ненормальности, социальной несостоятельности и, в конечном итоге, скорой смерти. По своему подсознательному сценарию анорексичка должна быть вожделенным призом для «земного» мужчины и объектом зависти для «земной» женщины, но в результате она оказывается, в лучшем случае, объектом эстетического отвращения окружающих, в худшем, прикованным к больничной койке объектом жалости и сострадания самых близких.

Более соответствующим теме, хотя и менее иллюстративным для неискушенного наблюдателя, является пример человека, страдающего фобическими страхами и паническими атаками (человека, страдающего такими симптомами, можно причислить к «инфантильным невротикам»). Психоанализ всегда обнаруживает у такого человека устойчивое и некритичное представление о себе как об исключительном ребенке. К психоаналитику они обращаются, когда перестают контролировать свои страхи.

Страдающим от страхов нравится свой инфантильный образ исключительного ребенка, и они не собираются от него отказываться: они хотят быть пугливыми, неприспособленными к жизни, нуждающимися в опеке и руководстве. Весьма характерен запрос к психоаналитику: страдающий фобическими страхами и паническими атаками просит вернуть ему контроль над фобиями, но от самих фобий он отказываться не собирается. Так и говорит: «Что же я совсем ничего бояться не буду?! Нет, страх лифтов Вы мне все-таки оставьте». Со многими негативными артефактами существования своего образа в мире инфантильный невротик готов мириться, до того ему нравится его образ. В частности, он готов мириться со всеми последствиями своей виктимности, непременного атрибута существования инфантильного образа, со своей социальной нереализованностью и полоролевой несостоятельностью, и только когда психика начинает выходить из-под контроля инфантильный невротик обращается к психоаналитику.

Момент, когда созданное человеком представление о себе начинает блокировать реализацию его конечной причинности, всегда обусловлен внешним фактором. Любое, даже самое экзотическое и нежизнеспособное представление человека о себе, теоретически может быть устойчивым, если окружающий человека объективный мир природы будет ему подыгрывать. В понятие «объективный мир» входит не только природа и окружающий человека социум, но и физиологический организм человека. Часто именно отказ физиологического организма человека играть по правилам, диктуемых его представлением о себе, приводит к проблемам с реализацией конечной причинности.

Данный акцент крайне важен для понимания проблемы, с которой человек приходит к психоаналитику: даже самый нежизнеспособный образ не является проблемой для человека, проблемой всегда является накапливающиеся негативные артефакты существования данного образа в мире.
Особенно резко негативные артефакты начинают накапливаться после актуализации человеком акцента на своей априорной социальной исключительности. В момент данной акцентуации человеку особенно нужна поддержка его образа извне, но это происходит далеко не всегда, чаще всего, человеку приходится доказывать окружающему социуму, что он среди них «избранный». Вот, как раз, данное доказательство собирает с мира наиболее разрушительные для реализации конечной причинности человека артефакты. Если бы человеку не нужно было доказывать законность своей «избранности», то никаких проблем с психикой у него не было бы.

В результате попытки человека доказать, провести через принцип реальности, свое априорное превосходство над окружающими — образ избранного идет в разнос: избранность не терпит необходимости доказывать самое себя. То, что окружающие и сам человек могут наблюдать, как психотический эпизод – есть, как раз, артефакты отчаянной попытки человека доказать окружающим свое априорное превосходство над ними.

Необходимость доказательства своей избранности обусловлена необходимостью актуализации образа априорно исключительного социального существа. В какой-то момент, потребности вытеснения и овладение сверх-Я вынуждают человека явится окружающему социуму в качестве априорно отличного от них существа. О функциональной нагрузке, лежащей на образе априорно исключительного социального существа, я говорил выше. Если человек существует в условиях родительского «аквариума», его образ априорно исключительного социального существа поддерживается извне его родителями; в этих условиях образ «избранного» не обрастает негативными артефактами. Вне родительского «аквариума», в среде доминантного противостояния, претензия человека на априорное отличие от окружающих начинает подвергаться агрессивной критике со стороны этого самого окружения. Под гнетом социальной агрессии образ «избранного» начинает быстро собирать негативные артефакты, которые, по достижению некого критического предела, выдавливают реализацию конечной причинности человека в сферу воображения, то есть, по сути, погружают его в бред.

За примерами ходить далеко не надо: наблюдение за любым случаем психоза без труда обнаружит актуализированный образ исключительного (избранного, инакого…) в самой нелицеприятной форме. Несколько сложнее обнаружить актуализированный образ избранного в обессивно-компульсивном расстройстве, в частности через призму фобических страхов, здесь на первый план выходит образ послушного инфантильного существа, нуждающегося в защите и покровительстве. Но непродолжительный анализ бессилия и инфантильности анализанта как в стену упирается в образ существа не от мира в сего, разумеется, с расширением в сторону своей априорной исключительности.

Начало психоанализа обуславливается появлением фигуры психоаналитика на месте сверх-Я анализанта. Присутствие данной фигуры делает собственное сверх-Я не таким страшным для анализанта. Он получает возможность наладить конструктивные отношения со своим сверх-Я, что, в свою очередь, позволяет ему спокойно подумать над логикой происходящего с ним.

Психоанализ – это особенным образом структурированное общение психоаналитика и анализанта, в результате которого анализант получает возможность правильно настроить «принцип реальности». Данной возможностью является знание принципиального устройства и функционирования психики, которым обладает психоаналитик. Психоаналитик помогает анализанту правильно формулировать, как актуальные проблемы, так и контекст происходящего с ним; чем в немалой степени способствует стабилизации его психики. Одним из факторов, способствующих психическому срыву, является, как раз, самоанализ анализанта, точнее, жуткие выводы сделанные им в результате этого самоанализа. Я всегда говорю своим анализантам: «Давайте я подумаю о Вас! Я думаю о Вас лучше чем Вы думаете сами о себе. Вы уже были себе психоаналитиком и каков результат?! Дайте теперь мне возможность проанализировать происходящее с Вами.»
В результате психоанализа представление анализанта о себе и мире становится гораздо более жизнеспособным и эффективным.


[1] О том, что нормальная работа психики зиждется на допущении «все будет хорошо» я уже останавливался в работе «Атрибуты субъективности».
[2] В качестве предусловия любой уверенности в своих силах выступает нахождение внутри пространства идеального «Я».
[3] Для того, чтобы определиться с точкой отсчета я вынужден допустить, что материнская утроба является сочетанием идеальных условий существования человека, что, на самом деле, не так. Наверняка, уже в период своего утробного существования ребенок испытывает влияние всей сложности и противоречивости материнского отношения к себе. Кроме того, с той же целью, я вынужден допустить, тождество между понятиями «человек» и «ребенок в период своего утробного существования» что, на самом деле, опять же, не так. Совершенно очевидно, что, будучи человеками, все дети рождаются уже разными и эту разницу влиянием материнского отношения не объяснить. Данные допущения вполне оправданы и не сколько не упрощают психоаналитическую теорию, так как психоанализ интересуют психические процессы, образующиеся гораздо позже появления человека на свет из лона матери.
[4] Впоследствии, запрещаемые побуждения сольются с запретными побуждениями. Разница между двумя понятиями состоит в источнике запрета. Запрещаемые побуждения имеют внешний источник запрета (родительские требования), а запретные побуждения — внутренний источник запрета. Запретные побуждения несут собой разрушительный потенциал для самого человека, предчувствуя это человек уже сам для себя стремится вытеснить их из сознания.
[5] Этот фактор совершенно надуманный и со временем должен был бы развалиться под действием принципа реальности, но психоанализ показывает совершенно обратное. Во время психоанализа хорошо видно, что анализант не только не стремиться к освобождению от власти «побежденного» (однополого) родителя, но и прилагает огромное усилие для того, чтобы тот остался на пьедестале его сверх-Я, когда по объективным причинам (например, старческий маразм или прогрессирующий инфантилизм), он с него сваливается сам. Данное абсурдное, на первый взгляд, упорство анализанта объясняется необходимостью вытеснения области запретных сексуальных побуждений, ядром которого являются инцестуальные фантазии.
Запретные сексуальные побуждения вытеснить не так-то просто, человек вынужден задействовать все имеющиеся ресурсы  для очищения своего сознания от «сладких» сексуальных фантазий. Страх перед однополым родителем оказывается одним из самых действенных механизмов вытеснения. Подробно об этом факторе “Я” доложу ниже. Здесь же достаточно акцентировать внимание на том, что именно проблема вытеснения запретных сексуальных побуждений делает доопределение сверх-Я фигурой «побежденного» родителя необходимым.

[6] Сознательный перенос означает, что сознание человека погружено в бред, что он, по сути, сумасшедший.