Содержание:

Первая часть

— В качестве вступления
— Понятие «Я» человека
— «Я», как явление
— «Я» в вербальном тексте символов
— «Я» в тексте невербальных символов
— Основные противоречия, которые человек вынужден преодолевать в процессе формирования своего «Я»
— Структура «Я» человека
— Истинное «Я» человека
— Идеальное «Я» человека
— Простой режим освоение человеком своего идеального «Я» формирование человеком тела собственной могущности

Вторая часть

— «Сверх – Я»
— Предпосылки появления у человека идеала «Я»
— Идеал «Я»
— Логика появления и формирования идеала «Я»
— Образование «Не-Я»
— Основа психической динамики между человеком и его «не-Я». Формирование у человека представления о существовании личности его «тени».
— Борьба с отцом за обладание матерью – очередной этап восстановления человеком состояния утробного единства с матерью.
— Появление в структуре идеала «Я» образа победителя.
— Доопределение сверх -Я фигурой «побежденного» родителя.
Возможность начала человеком игры в «послушного родительской воле».
— Стабилизация человеком своей психики после водружения им фигуры «побежденного» родителя на место своего сверх-Я:
Помещение ребенком в структуру своего идеала «Я» представления о своей априорной социальной исключительности – действие, призванное стабилизировать психику после доопределения им сверх-Я фигурой «побежденного» родителя.
Замещение в структуре идеала «Я» образа победителя на образ «исключительного».
— Изменение структуры психодинамических отношений между человеком и его «не-Я».
— Усложнение структуры идеала «Я».
— Латентный период в развитии кэдэл. Окончание латентного периода в развитии кэдэл.
— Появление у идеала “Я” функции вытеснения инцестуальных побуждений.
— Проблемы вытеснения инцестуальных побуждений. Появление у представления о своей априорной социальной исключительности функции вытеснения запретных побуждений.
— Проблемы вытеснения инцестуальных побуждений. Появление вспомогательного идеала Я.
— Проблемы вытеснения инцестуальных побуждений. Создание человеком безопасных каналов реализации либидо. Появление в психике безопасного сексуального объекта. Мастурбация — как способ избавления от опасного либидо.
— Проблема вытеснения инцестуальных побуждений:
Реализации инцестуальных побуждений исподволь остается основной целью при создании человеком безопасного канала реализации либидо.
Негативные следствия «превращения» безопасного сексуального объекта в инцестуальный.
— Переход человека из родительского «аквариума» в среду доминантного противостояния. Три режима реализации человеком своей конечной причинности.
Три режима реализации человеком своей конечной причинности.
— Столкновение со средой доминантного противостояния для человека находящегося в псевдосимволическом режиме реализации происходит крайне травматично.
— Актуализация потенциальных психических проблем, связанная с перегрузкой, испытываемой «инфантильным идеалом» при столкновении со средой доминантного противостояния.
Столкновение человека со средой доминантного противостояния актуализирует в нем переживание собственной ничтожности перед могуществом своего сверх-Я
— Столкновение человека со средой доминантного противостояния приводит к разбалансировке его кэдэл.
— Представление о структуре психической патологии, лечение которой входит в компетенцию психоанализа.


В качестве вступления.

Данная работа продолжает тему природы человека, начатую в работах: «Определяющее влияние собственного онтологического присутствия на характер деятельности субъекта», «Субъект, как объект психологического исследования», «Атрибуты субъективности».

Разговор о закономерностях формирования и функционирования «Я» человека, является, по сути, разговором о психике человека; так как, психика, по моему разумению, есть, как раз, процесс формирования и функционирования «Я» человека.

Понятие «человек» достаточно полно раскрыто мною в работе «Субъект, как объект психологического исследования»

Понятие «Я» человека.

«Я» — это искомое представление человека о себе. Данное представление формируется человеком из потенциального «Я», которым можно назвать материал, являющийся человеку возможностью для формирования искомого представления о себе.

Потенциальное «Я» человека включает в себя, в том числе, и материал непригодный для образования человеком своего «Я», такой материал отторгается человеком; в отторгнутом состоянии он образует пространство «не-Я» человека.

«Я» человека обладает устойчивостью, которая обеспечивается перманентным усилием человек. Человек вынужден перманентно воспроизводить искомое представление о себе

«Я» человека — это вынужденная форма бытия человека в мире.

«Я» — является возможностью реализации человеком своей конечной причинности в мире в условиях основного противоречия своего существования в нем.

«Не-Я» является человеку разрушительной возможностью реализации, что определяет амбивалентное отношение человека со своим «не-Я»: как возможность реализации «не-Я» притягивает человека, а как возможность гибели — отталкивает.

«Я» — представление человека о себе, являющееся, на момент формирования, для него единственно возможной формой реализации своей конечной причинности в представленном им мире.

Между человеком и его «Я» всегда есть зазор. Этот зазор может изменяться в зависимости от потребности реализации человеком своей конечной причинности. Чем больше проблем с реализацией, тем зазор меньше; чем больше у человека проблем с реализацией, тем более он склонен идентифицировать себя со своим представлением о себе, тем ближе к сознанию данное представление.

Представление человека о себе всегда находится в его подсознании. Чем больше у человека проблем с реализацией конечной причинности, тем ближе к сознанию он удерживает представление о себе.

«Я» человека – это перманентный процесс.

«Я» человека – есть создание человеком возможности жизни в «материнском» мире, то есть в мире, помогающем человеку чувствовать себя его хозяином.
Формирование человеком своего «Я» определяется проблемами непосредственной реализации им своей конечной причинности.

Через свое «Я» человек утверждает себя хозяином в мире.

«Я» можно представить в виде набора программ реализации человеком своей конечной причинности в ситуациях, которые подавляют его, как конечную причину мира. Субъектность человека не может существовать вне его «Я».

«Я» человека — перманентно разрушающаяся конструкция, что обусловлено основным противоречием существования человека в мире. Мир перманентно поглощает человека, не дает ему права на существование в том качестве, на которое он рассчитывает. Искомое представление о себе человек вынужден поддерживать таким же перманентным усилием.

Отношение человека к своему «Я» амбивалентно: с одной стороны, без «Я» человек теряет возможность реализации своей конечной причинности в мире, который отторгает его в качестве своей конечной причины. С другой стороны, «Я» человека ограничивает реализацию его природы своими рамками. Человек интуитивно чувствует, что любое его представление о себе дает ему возможность быть конечной причиной только ограниченного пространства, да еще и при определенных условиях. Данное ограничение вызывает у человека агрессию, ему все время кажется, что он достоин большего, поэтому в его «Я» всегда присутствует расширение. Говоря о себе человек как бы намекает, что он больше того, что собеседник может видеть перед собой. И чем больше он сам сомневается в этом, тем больше ему нужен понимающий его собеседник.
Все, что начинается с местоимения «Я» имеет следующее расширение (по нарастающей): сам по себе — особенный – исключительный – избранный – инакий – Бог. Чем сложнее человеку быть конечной причиной своих действий, тем сильнее расширение, тем ближе представление человека о себе к его представлению о Боге. Данное расширение представляется человеку его истинным «Я».

Человек бессознательно (естественно) возлагает на свое «Я» функцию реализации своей конечной причинности в своем мире. Но не всегда «Я» человека помогает ему в данной реализации. Часто «Я» человека формируется неправильно и вместо помощи в реализации конечной причинности несет человеку угнетение его природы. Не имея возможности самостоятельно перестроить структуру своего неэффективного «Я» адекватным образом человек вынужден осуществить данную перестройку неадекватно. Сумасшествие и есть, собственно, следствие неадекватной перестройки человеком своего неэффективного «Я». Неадекватно перестроенное «Я» оказывается нежизнеспособным, постепенно обрастает негативными артефактами, делающими существование человека в мире крайне затруднительным. Возможна, конечно, и адекватная перестройка.

Представление человека о мире формируется им с целью создания возможности прохождения искомого представления о себе, своего «Я», через принцип реальности.

Представление о мире должно быть таково, чтобы искомое представление человека о себе не выглядело странным и нелогичным.
Но в силу того, что полноценная реализация конечной причинности может произойти только в объективном мире, а не в представлении человека о мире, возможности человека в подгонке представления о мире под нужды формирования своего «Я» крайне ограничены. В этом основная причина возникновения психопатологии.

В случае, когда для овладения матерью человек вынужден формировать такое представление о себе, которое предполагает совершенно неадекватное представление об объективной реальности — объективная реальность начинает отторгать претензии человека на место конечной причины самое себя, тем самым, подавляя его как конечную причину собственных действий. Человек сходит с ума от того, что все его усилия по реализации своей конечной причинности, в рамках очевидного для него представления о себе и о мире, приводят к прямо противоположному результату и ничего он с этим сделать не может.

«Я» человека имеет предзаданный вид: в результате строительства человеком своего «Я» с необходимостью получается всегда один и тот же результат — «Я – конечная причина мира».

— «Я», как явление.

«Я» человека существует в виде символического текста, который в свою очередь, можно разделить на: вербальный текст символов и текст невербальных символов.

Текст, передаваемый человеком Другому посредством символов своего «Я», в конечном итоге всегда есть представление о себе как о конечной причине мира.

Другой, своим желанием воспринять данный текст, косвенно подтверждает эту претензию человека.

Другой появляется в результате бессознательной проекции человеком на считывающего символический текст его «Я» образа своей матери.

— «Я» в вербальном тексте символов.
Вербальный текст символов «Я» — это все, что человек говорит. За всем что человек говорит обнаруживается процесс строительства человеком искомого представление о себе. В этом смысле речь носит символический характер.
Речь – есть процесс утверждения человеком своего представления о себе в глазах Другого.

Речь человека не является произвольной, можно говорить о символическом характере речи человека. То, что человек говорит, как он это говорит; что он не хочет говорить, как он это не говорит — все это — есть явление его представления о себе.

Даже на уровне простой житейской интуиции очевидно, что речь человека программируется образом, с которым он себя идентифицирует. Можно сказать, что слушая человека мы слышим его искомый образ. И чем менее человек способен адаптировать свой образ к актуальной ситуации общения тем более доступным оказывается его образ для наблюдения. Иначе говоря, чем менее человек способен контролировать свою психику, тем более рельефным оказывается образ, с которым он себя идентифицирует. Так, например, легко определить, когда говорит: гей, монашка, бандит, барыня, «блондинка», интеллектуал и пр. Манера говорить, используемые слова и логические конструкции, все очень характерно для соответствующего образа и легко идентифицируется с ним. Когда человек более здоров психически и старается, по крайней мере, не травмировать окружающих своими жизненными установками, определить его идентификацию технически сложнее, но вполне возможно, особенно, если окружающие еще не в курсе какой он замечательный.
Здесь важно акцентировать внимание на том, что возможность человека к использованию слов и логических конструкций ограничена его образом и диктуется им. Так, например, вы никогда не сможете добиться от человека использования слов сексуальной тематики, если он идентифицирует себя с образом, для которого секс является табуированной темой. В анализе это явление хорошо видно: асексуальный образ не дает анализанту возможности поднять сексуальную проблему, которая его очевидно беспокоит; в его словаре, просто, не оказывается нужных слов. Когда психоаналитик пытается разобраться с тем, что наговорил ему анализант, оказывается, что понять его трудно, потому что он старательно избегает ключевых для рассказа о сексе слов и фраз. И даже когда аналитик уточняет: действительно ли говоря «волнение» анализант имеет в виду «сексуальное возбуждение», тот отвечает утвердительно, но продолжает подменять понятия.

Или, например, анализант-гей не может произнести: «Я хочу секса с женщиной»; хотя, по анализу его желание оказаться в постели с женщиной очевидно даже для него самого. Он пытается произнести эту фразу, понимая, что сексуальная цель в его общении с женщиной действительно присутствует, но не может это сделать физически. Создается впечатление, что слова застревают у него в горле. Когда психоаналитик акцентирует внимание анализанта на вытеснении им сексуальной цели в общении с женщиной, он так и говорит: «Эту фразу я произнести не могу, потому что я не могу хотеть секса с женщиной. Я же гей!».

Рассказ человека о себе оказывается продуктом переработки им событий своей внутренней и внешней жизни с целью подтверждения его искомого представления о себе. В этом смысле, понятие объективности к вербальному тексту «Я» неприменимо. Все, что человек говорит о себе является искомой для него конструкцией. Разница между бредом величия больного шизофренией и тем, что говорит о себе здоровый человек обнаруживается только в отношении к собеседнику. Для больного шизофренией критика собеседника не имеет никакого значения, а здоровый человек ориентируется в построении своего рассказа на критику сидящего напротив. Сами же тексты принципиально не отличаются. Так, например, человек говорит о себе «Я – чемпион мира» и мы знаем, что он действительно чемпион мира, вроде бы это объективное утверждение, но при более пристальном знакомстве мы обнаруживаем за этим утверждением скрытое, а часто и не очень скрытое, расширение типа «Я звезда». И это расширение оказывается тем, что человек хочет сказать о себе на самом деле. Чем, спрашивается, утверждение «Я звезда», чемпиона мира, отличается от утверждения «Я небесный посланец» шизофреника, по сути, ничем. Отличие состоит только в том, что, в первом случае, собеседник должен сам извлечь нужный «спортсмену» контекст, а во втором — мнение собеседника вообще никого не интересует.

Символический характер человеческой речи лучше всего виден в процессе психоанализа. Психоанализ, как метод проникновения в бессознательное человека, основан, как раз, на том, что любое(!) слово, произносимое человеком, является символом его бессознательно протекающих психических процессов.
Так, например, анализант утверждает, что все мужчины — «козлы»: данная установка является основой для интерпретации всех коллизий, происходящих с ней в личной жизни. Все попытки психоаналитика подвергнуть данное утверждение критике ни к чему не приводят, утверждение остается в такой же категоричной и некритичной форме, анализант готова защищать его до истерики. Интересно, что такую примитивную конструкцию отстаивает вполне интеллигентная женщина с высшим филологическим образованием. Казалось бы, человек, который свободно переводит с двух языков и чувствует себя экспертом в современной поэзии могла бы основывать свое представление о противоположном поле на более сложных конструкциях, однако ж — «козлы» и все тут. В процессе психоанализа выяснилось, что «козлами» мужчины становятся после секса, потому что бросают своих любовниц и не заботятся о них, а до секса все мужчины — «павианы озабоченные, им только секса от женщины и надо». Когда из бессознательного анализанта появился образ «Я — девушка, обладающей сексуальной сверхценностью», с которым она себя идентифицировала, то все стало на свои места: только при условии, что все(!) мужчины «павианы…», а впоследствии и «козлы», образ сексуальной сверхценности имеет смысл, то есть, может быть пропущен принципом реальности. Вне представления о мужчинах, как о сексуально озабоченных павианах легитимное существование образа сексуально сверхценного существа невозможно.

— «Я» в тексте невербальных символов.

Текст невербальных символов «Я» — это связанная структура невербальных символов, созданная человеком на базе искомого представления о себе (своей собственной природе), призванная служить подтверждением легитимности данного представления.

Наблюдателю, не обязательно внешнему, «Я» человека является в виде невербальных символов его представления о себе, принятых в его референтном социуме за таковые. Данный символы образуют текст невербальных символов «Я», лейтмотивом которого является акцентированное представление о своей априорной социальной исключительности.

Текст невербальных символов «Я» — есть посылка человека Другому.
Любой используемый человеком символ всегда есть его посылка Другому, которую человек использует для того, чтобы предстать перед Другим в нужном для себя контексте.

Текст невербальных символов «Я» является такой же посылкой Другому, как и любая другая символика. Строго говоря, любая символика, используемая человеком — это составляющая невербального текста символов его «Я».

Символы, используемые человеком для построения текста невербальных символов своего «Я», в конечном итоге, являются символами его акцентированного представления о своей априорной социальной исключительности.

Текст невербальных символов «Я» человека должен донести до Другого акцент на своей априорной социальной исключительности.

Текст невербальных символов «Я» является подпоркой, помогающей человеку удержать от падения в ничтожество его представления о себе.

Человек прибегает к тексту невербальных символов в том случае, когда вербальный текст символов оказывается настолько некритичным, что найти референтного Другого, готового его выслушать, не представляется возможным. Для текста невербальных символов найти референтного Другого, готового его выслушать, гораздо проще в силу того, что невербальный символ представляет собой свернутый текст, передаваемый в социальное пространство одномоментно весь. Окружающие оказываются вынужденными выслушать полностью речь доказывающую непреложно, что носитель данного символа представляет собой априорно исключительное социальное явление. Любая их реакция будет легко интерпретирована носителем символа, как подтверждение своей априорной социальной исключительности. Агрессия социума для соответствующей интерпретации подходит не меньше, чем одобрение.

Текст невербальных символов «Я», по бессознательному сценарию человека должен считать Другой сам. Прототипом Другого является мать человека.

Текст невербальных символов «Я» — это самый сокровенный, но и самый некритичный рассказ человека о себе. Поэтому текст, передаваемый через невербальную символику переводится в вербальную форму, преимущественно, перед внутренним зрителем, прототипом которого является мать.

Явление невербальной символики «Я» обнаруживается повсеместно, где есть человек. Посмотрите на человека, и вы почти наверняка столкнетесь с символами его априорной социальной исключительности. Другое дело, что не все символы читаются сходу, некоторые требуют пояснения, а содержание некоторых нарочито скрыто, они предназначены для узкого круга «избранных». Но большинство символики все же легко читается, так как, написана она именно для того, чтобы ее смогли прочитать как можно большее число людей.
Конечно, человеку хочется, чтобы люди не только читали, написанный для них текст символов, но и соглашались с контекстом, что происходит далеко не всегда. Вывод, который, по бессознательному сценарию человека, окружающие должны сделать, прочитав текст невербальных символов его «Я», с некоторыми вариациями, всегда один и тот же — «я априорно лучше всех». Кроме папы с мамой такой контекст готовы считать, тем более согласиться с ним, далеко не все, — в этом проблема коммуникации.

Стою на улице в центре Москвы и собираю символические послания для примера, и примеры идут один за одним только успевай записывать.
Вот идет молоденькая, совсем тоненькая девушка практически без одежды. Даже беглого взгляда хватает чтобы понять, что ее молодое худое и длинноногое тело является символом ее сексуальной сверхценности. Легко читается следующий текст: «Все мужчины мною восхищаются, все меня хотят, я приз для победителя, но окружающие могут не волноваться, из этого круга меня не получит никто». Судя по тому, что девушку акцентировано не интересуют окружающие, какой-то мужчина активно участвует в этом спектакле под названием «Я — звезда». «Я — звезда» — это собственно, тот самый вывод, который должны сделать окружающие, глядя на ее худое, местами прикрытое дорогими тряпочками девичье тело.

А вот еще одна худая девушка. В отличие от предыдущей у нее некрасивое, изможденное лицо. Но, похоже, что, как раз, эта изможденность, подчеркнутая большими впалыми глазами, является основным символом ее духовности, может быть уже инакости. На последнее указывают еще ряд символов, принадлежности к особому миру. Это в первую очередь совершенно вычурная, почти ритуальная одежда: узкие цветастые штаны из легкой ткани с мотней ниже колен, на узких плечиках намотано, что-то типа индийского сари, поверх «сари» еще какая-то дизайнерская вещь. Впечатление ритуальности облика должны усилить: отсутствие макияжа, огромное количество разноцветных косичек, замысловатые пирсинг, деревянные и глиняные дизайнерские бусы с эзотерическими амулетами и талисманами и, наконец, огромная парусиновая сумка ручной работы, и непонятного предназначения.

Из перехода выходит молодой человек, хороший пример для демонстрации понятия «текст невербальных символов «Я». Прекрасный экземпляр; жара, а он в шипованой косухе. Надо быть сильно мотивированным, чтобы в мае ходить в кожаных штанах и куртке. Очевидно, что у этого металлиста выбора нет, без всех этих кожано-железных «доспехов» ему было бы совсем плохо. Психоанализ показывает, что символы мужественности должны блокировать в бессознательном побуждения к безусловному подчинению, ядром которых являются пассивные гомосексуальные фантазии, но в данном случае конкретика вытесняемой проблемы нам не важна. В контексте разговора о тексте невербальных символов «Я» важно, что вся эта кожано-клепаная символика должна донести до окружающих его представление о себе как о «настоящем мужчине». Для пущего эффекта металлисты еще пьют водку, курят крепкие сигареты, ругаются матом, слушают тяжелый рок и ненавидят гомосексуалистов. И окружающие, по бессознательному сценарию металлиста, посредством данной символики должны узнать в нем «настоящего мужчину» и общаться с ним соответственно. Если ему удается запугать окружающих, то он и сам начинает верить в то, что он «настоящий мужчина» и забывает о всех своих пассивных побуждениях.

Здесь следует сделать акцент на том, что речь идет именно об имманентном сценарии развития событий, что там в действительности видят окружающие, глядя на его шипы, это еще большой вопрос. Когда молодой человек одет в косуху, то он уверен, что он страшен для окружающих, и что никому не придет в голову ухаживать за ним как за женщиной. Именно эта уверенность, по сути, априорная, успокаивает его. Если же, он оказывается без своих символов мужественности, то встреча с патогенным стимулом становится возможной, и он оказывается в опасности. Какой именно стимул является для молодого человека патогенным в данном случае, опять же, не важно — важен принцип: символы, входящие в структуру невербальной символики «Я» человека, по его бессознательному сценарию, делают невозможной его встречу со стимулом, связывающим сознание человека с вытесняемым им душевным материалом.
Вот идет «тургеневская» девушка: длинные распущенные волосы, простое длинное платье, белые носочки, отсутствие косметики, деревянные бусы и отвлеченный взгляд, очевидно должны продемонстрировать окружающим, что она существо духовное и, разумеется, высшее.

Замечательно наблюдать, как совершенно спившаяся женщина, которая не хотела иметь собственной воли и в лучшие годы своей жизни, удерживая равновесие у пивного ларька, истерично выговаривает своему очередному сожителю: «Ты же знаешь, я пью только «Охоту». Пьет она очевидно, что нальют, но в своем представлении о себе – она никогда и ни за что, хоть под страхом жуткой казни не будет пить ничего кроме «Охоты»: тем и жива, человек все же.

Конечно, больше всего символики, которую можно встретить повсеместно, связана с понятием «жизненного успеха» и синонимичными с ним понятиями: «солидность», «респектабельность», «буржуазность», «состоятельность», «красивая жизнь» и пр. Символы данных понятий мы можем в изобилии наблюдать совершенно невооруженным глазом. Стремление получать и демонстрировать данные символы без преувеличения можно назвать навязчивым, это видно и без патопсихологического исследования.
Столкнувшись с таким символистом, сразу обнаруживаешь, что символика жизненного успеха, как, впрочем, и любая другая символика, обладает незаконным наполнением. Казалось бы, добыл человек себе и своей семье денег, ну, и сиди себе наслаждайся относительным комфортом. Но, не тут-то было, — он в аристократы лезет, от окружающих себе чуть ли не поклонения требует. Вроде бы глупость, какое может быть окружающим дело до его денег, но глупость весьма характерная. Незаконность наполнения символа, как раз, и состоит в его вдруг превращении в символ социального статуса. Это превращение можно наблюдать невооруженным глазом, а если присмотреться, то можно увидеть, что успешный гражданин через символику жизненного успеха стремится протащить представление о своем априорном превосходстве над окружающими. Конечно, все это расширение стремится к понятию «Божественность», но достигает его, и то не совсем, только в парафренном бреду, который можно наблюдать, к сожалению, не только в психиатрических лечебницах.

Богатый материал для исследования незаконного наполнения символов жизненного успеха представлением о своей априорной социальной исключительности дает нам исследования истории.

Сейчас, в условиях демократии и информационной прозрачности, человеку нелегко открыто культивировать свою элитность или избранность, не говоря уже о звездности и божественности. Заявит, например, человек свои права на избранность, — станет он тем, кем себя воображает, а его тут и спросит милиционер, на каком он, собственно, основании людей на своем большом джипе давит. И не легко будет тому человеку доходчиво объяснить стражу порядка, что он право такое априорное имеет, в силу своей избранности быдло давить, чтобы то знало свое место. И, скорее всего, «избранный» окажется либо в тюрьме, либо в психушке. Именно поэтому эксплуатацию символики, и не только жизненного успеха, представлением о себе как о неком априорно исключительном социальном явлении лучше изучать по хроникам тех периодов мировой истории, когда представление об априорном неравенстве людей было естественным и принималось и теми, и этими. Сейчас движение внутри данного символа можно наблюдать разве что в процессе психоанализа.

Обильный материал по теме «как человек становится Богом» предоставляет нам история древнего Египта и Римской империи, именно там мы видим, как совершенно легитимное существование понятия избранности, так и такое же легитимное превращение избранности в божественность. Император Рима, напомню, объявил себя Богом; не в переносном, а в прямом смысле — Богом. Римская аристократия и простые римляне были совсем не против такого превращения своего императора: оно позволяло им теперь уже совершенно законно мыслить себя сопричастными божественному. Польза о такой возможности, как я уже говорил выше, состоит в получении априорного критерия своего превосходства над окружающими, в данном случае над варварами.

Такое же вроде бы незаконное расширение мы можем наблюдать и в отечественной истории: Иван Грозный объявил себя «помазанником Божьим». Последующие русские цари и императоры, хоть и не обладали такой патологической психикой, как Иван IV, но не отказались от божественного характера своей власти. Русская аристократия тоже подпитывала свою психику идеей априорности своей власти над народом. Дескать, царская власть от Бога, а значит и наша от Бога, так как нас царь назначил.

В качестве иллюстрации стремления человека возвысится над окружающими именно по априорному критерию интересна история фашистской Германии. В обсуждаемом контексте примечательно как легко символы жизненного успеха, чем всегда так гордились немцы, превратились в символы избранности. Дескать, и коровы у нас самые толстые и фортепиано в каждом доме, да и сами мы правильные и законопослушные, дорогу только на красный свет переходим. Как скажите после этого мы не избранные другими народами руководить. Но, опять же, нужен именно априорный критерий избранности, поэтому фашисты начали свою избранность размерами черепа мерить, законно предполагая, что чистокровность содержания должна отлиться в некое совершенство формы.

Весьма характерно, что фашисты объявили своим первым делом уничтожение именно евреев. Согласно Ветхому Завету именно евреев, Бог объявил своим народом. Таким образом, если кто и является «официально» избранной Богом нацией, то — это только евреи, никакой другой нации Бог таких преференций не выдавал. В контексте темы незаконного присвоения человеком себе символов избранности интересно, что у евреев это присвоение происходит совершенно законно, по крайней мере, для тех, кто мыслит себе из ветхозаветной истории.
Очевидно, что именно в силу законности понятия евреев о собственной избранности, все попытки унизить их национальное самосознание, а таких попыток в истории еврейского народа хватало, не увенчались успехом, и это не смотря на их полную беззащитность: защитить их было просто некому, ведь собственного государства у евреев не было вплоть до самого последнего времени. Этот удивительный факт говорит нам о чрезвычайной важности фактора легитимности понятия о собственной избранности для устойчивости психики. К слову сказать, право быть официально избранной нацией дается евреям очень дорогой ценой: напомню, что Бог дал им это право на совершенно унизительных условиях. Тем, кто пытается пролезть в иудеи надо это учитывать.
Человек вынужден расширять не только символику «жизненного успеха», но и любую другую символику до понятия априорной социальной исключительности, потому что именно это представление о себе он и пытается протащить через все эти символы. Не было бы необходимости быть исключительным, ему и вся эта символика была бы не нужна.

В завершении описания явления невербального текста символов «Я» человека хотелось бы поделиться удивительным впечатлением, которое меня часто посещает во время психоаналитических сессий. У анализанта всегда оказывается достаточно средств для отражения даже самых сильных атак на его акцентированное представление о своей априорной социальной исключительности. Даже после обнаружения в анализе, как самой установки на избранность, так и совершенной неспособности анализанта хоть как-то внятно ее обосновать данная установка не разрушается, оставаясь основой интерпретации анализантом происходящего с ним.

Основные противоречия, которые человек вынужден преодолевать в процессе формирования своего «Я».

Все противоречия, который человек вынужден преодолевать в процессе формирования своего «Я» — есть следствия основного противоречия его существования в мире. Не будь основного противоречия, человеку не потребовалось бы возводить здание своего «Я», а соответственно, и преодолевать трудности на этом пути.

Первое противоречие. Основное противоречие преодолевается во время существования человека в утробе матери, и по выходе из утробы человек пытается продлить утробное существование, но в силу того, что мир не является для человека материнским без помощи «матери», готовой воссоздать для него условия утробного существования, это ему не удалось бы никогда.
Разрешение данного противоречия, — воссоздание утробного существования в объективной реальности, — требует овладения «матерью». Говоря «овладение» я имею ввиду возможность поддержания человеком своей естественной уверенности в том, что «мать» его любит и не позволит случится с ним ничему плохому.

NB. Говоря о матери я использовал кавычки, потому что матерью для человека является не женщина, родившая его, а возможность воспринимать мир как предсказуемое и потенциально управляемое им пространство. Данную возможность целесообразно представить некоторым пазлом, который собирается человеком из подходящих структур. В идеале «матерью» человека является родная мать, в этом случае психика наиболее устойчива, но так бывает далеко не всегда. Очень часто человек вынужден делегировать материнскую функцию отцу, как наиболее подходящему объекту. «Матерью» может стать: Родина, государство, Бог и другие метафизические персонажи, родственники, посторонние люди, на которых можно спроецировать «материнскую» фигуру, и даже животные. В большинстве случаев «мать» представляет собой пазл из всех этих перечисленных возможностей; если уж родная мать не выполняет функции «матери», человек добирает данную возможность с запасом и на все случаи жизни.

Вторым противоречием является исходно присутствующее объективное несоответствие между искомым образом матери, — матери, которая нужна человеку, и реальной женщиной, родившей его. Формирование человеком искомого образа своей матери обусловлено необходимостью преодоления основного противоречия своего существования в мире. Для чего мать должна быть абсолютно альтруистичной по отношению к человеку, абсолютно умной и абсолютно всемогущей. Реальная мать, разумеется, такими качествами не обладает и обладать не может. Более того, являясь таким же человеком как и ее ребенок, любая мать бессознательно использует своего ребенка в целях реализации своей конечной причинности. Для чего вгоняет своего ребенка в образ, нужный ей для реализации своего представления о себе и мире. Для овладения матерью человек вынужден подчиняться ее требованиям к себе и идентифицировать себя с образом нужным ей для собственной реализации. Эти первичный идентификации, являясь производными материнского бреда, часто бывают совершенно нежизнеспособны, обрекая ребенка на перманентную борьбу с негативными артефактами существования своего образа в мире. В качестве примера здесь можно привести требование априорной социальной исключительности, предъявляемое матерью к своему ребенку. В соответствии с данными требованиями человек не может не делать акцент на своей априорной социальной исключительности: в противном случае, он рискует быть брошенным матерью, по крайней мере, так ему кажется. Но и быть априорно исключительным тоже невозможно, так как все люди априорно одинаковы. Это противоречие, которое проявится позже при соприкосновении с другими людьми, приносит человеку кучу проблем, которые он будет вынужден решать.

Третьим противоречием можно назвать целый клубок противоречий, которым является комплекс Эдипа-Электры(кэдэл). О данном комплексе я писал в соответствующей сопроводительной статье.

Четвертым глобальным противоречием, дестабилизирующим «Я» человека является несоответствие условий «родительского аквариума» — среды, где происходит первоначальное формирование «Я» человека, условиям «доминантного противостояния» — социальной среды, где «Я» человека продолжает существовать после необходимого выхода из «родительского аквариума».

Образ себя, сформированный человеком для решения проблемы овладения матерью и стабилизации кэдэл оказывается жизнеспособным только в конкретном «родительском аквариуме», то есть там — где окружающие сами принимают и поддерживают акцентированное представление человека о своей априорной социальной исключительности. В среде доминантного противостояния — где акцентированное представление человека о своей априорной социальной исключительности вызывает у окружающих, как минимум, непонимание, как максимум, желание его уничтожить, «Я» человека превращается из инструмента реализации его конечной причинности в инструмент подавления этой самой причинности, что, в конечном итоге и сводит его с ума.

Четвертое противоречие – это, по сути, проявление основного противоречия существование человека в социальном пространстве его существования.

Структура «Я» человека.

Ядро структуры любого «Я» составляет «Истинное «Я», которое есть не что иное, как субъект в чистом виде, оно же — есть статическое бессознательное. «Истинное Я» может существовать только в пространстве идеального Я, которое есть не что иное, как материнский мир, то есть, мир, в котором основное противоречие существования человека в мире в мире отсутствует. Глобальная проблема состоит в том, что вне материнской утробы, пространства идеального «Я» исходно не существует; чтобы оно появилось человеку нужно его организовать, хотя бы в своем представлении.

Для организации пространства идеального «Я» человек создает в своем представлении, или оно само создается, сверх-Я, которое есть не что иное, как естественная проекция человеком собственной конечной причинности в неподконтрольный ему мир. Сверх-Я человека – это действующая причина неподконтрольного ему мира, управляя которой человек восстанавливает ощущение контроля над миром. Для организации возможности управления сверх-Я человек «одевается» в идеал «Я», который есть не что иное, как ответ на вопрос «Почему сверх-Я (мама, папа, начальник, Бог, государство) должно любить именно меня». Для организации идеала «Я» человеку необходимо вытеснить из сознания те естественно присущие себе душевных движений, которые диссонируют с логикой его идеала «Я». В силу того, что диссонирующие душевные движения именно естественные, избавится от них раз и навсегда не получается, процесс вытеснения принимает перманентный характер. Вытесненные душевные движения образуют не-Я человека, а возможности, открывающиеся фактом их наличия его динамическое бессознательное.

Истинное «Я» человека.

Что такое истинное «Я» человека? Истинное «Я» человека – это его определение самого себя, при условии, что он точно знает кто он такой есть на самом деле.
Представляется верным, что став самим собой, то есть, получив таки возможность узнать кто он есть на самом деле, человек сказал бы «Я конечная причина своих действий». Но, находясь в условии основного противоречия своего существования в мире человек лишен такой возможности: не являясь настоящей конечной причиной мира человек не имеет возможности быть конечной причиной своих действий без незаконного представления о себе как о конечной причине мира.

Истинное «Я» человека является его статическим бессознательным.

Истинное «Я» человека является наблюдателю двояко: во-первых, в его рефлекторной агрессии на попытку угнетения его конечной причинности другим человеком, и, во-вторых, в виде нравственности, то есть, опять же, рефлекторном ограничении этой самой рефлекторной агрессии.

NB. Агрессия человека на попытку угнетения своей конечной причинности другим человеком именно рефлекторная.
Характерно, что даже, если человек не хочет реагировать агрессией на унижающие или подчиняющие его действия другого человека, а такое может быть, когда, к примеру, человек пытается исповедовать идеал вроде «божьего агнца на закланье у злого мира», то у него ничего не выходит. В анализе хорошо видно, как агрессия непроизвольно наполняет анализанта и портит ему весь спектакль. Выкручиваясь из положения анализант говорит примерно следующее: «Нет, я не злюсь на него, он просто плохой человек. Я даже помолюсь за спасение его души, когда он будет гореть в аду».

Рефлекторный характер агрессии, возникающей у человека в ответ на оскорбление или унижение в свой адрес, помогает психоаналитику показать анализанту искусственный характер идеала, с которым тот себя ассоциирует. Так, например, в качестве защиты в том числе и от страха перед отцом анализант культивирует идеал «покладистого и воспитанного человека». В этом образе ему легко избежать конфликта со всевозможными «отцовскими» структурами: он законопослушный гражданин и дисциплинированный сотрудник, всегда готовый по просьбе начальства, за те же деньги, работать столько сколько надо. И все было бы ничего, если бы в один прекрасный момент он не осознал, что просьбы начальника не предполагают отказа. Осознав, унизительность своего положения анализант понимает, что он не может не реагировать, что он должен хоть как-то заявить свой протест. В анализе хорошо видно, как анализант пытается снять проблему и придумать какое-нибудь вменяемое оправдание для начальника, но ситуация настолько однозначна, что эти попытки только еще больше унижают анализанта. Конфликт с начальником не по образу, но анализант ничего не может сделать с накрывающей его агрессией. Вместе с тем он понимает, насколько страшно ему не только дать начальнику в морду, но хотя бы только высказать ему свое неудовольствие, даже в самой корректной форме. Таким образом, благодаря рефлекторности реакции на унижение в анализе появилась и тема подавляющего страха перед отцом, и тема навязчивости образа «покладистого и послушного».

Идеальное «Я» человека.

Идеальное «Я» человека – это его представление об окружающем его мире. В данном представлении он себя чувствует хозяином данного пространства, конечной причиной происходящего в нем.

Находясь внутри идеального «Я», человек естественно уверен в том, что проблема, которая может возникнуть, никогда не выйдет за пределы его актуальной возможности к ее преодолению.

Пространство идеального «Я» — это пространство представления человека об окружающем его мире, в котором он чувствует себя конечной причиной происходящего.

Пространство идеального «Я» человек воспринимает как собственное тело. Так, например, сидя в своем уютном офисе в центре Москвы я испытываю странную, на первый взгляд агрессию по поводу того, что где-то на Дальнем Востоке, в районе Благовещенска, китайские граждане взяли в аренду сельскохозяйственные земли и, по сути, уничтожают их внося какое-то немереное количество различных удобрений для достижения быстрых всходов. Казалось бы, какое мне дело до малозначительного, по сути, события, происходящего за тысячи километров от меня и не угрожающего мне никаким образом? Все встанет на свои места если учитывать, что неуважительно относятся к моей Родине, то есть к пространству моего идеального «Я», где я непроизвольно позиционирую себя как хозяин (Я-россиянин, Я-русский). Ведь «идеальное Я» — это пространство, где я непроизвольно, то есть, естественно, позиционирую себя как хозяин.

Формирование пространства идеального «Я» является сознательной целью каждого человека.

Процесс формирования человеком своего пространства идеального «Я» происходит под контролем принципа реальности.

Под контролем принципа реальности человек может сформировать только ограниченное пространство идеального «Я».

Именно ограниченность пространства идеального «Я» дает человеку возможность почувствовать себя хозяином мира. Но, для полноценной реализации своей природы человеку нужен весь мир. Реализация конечной причинности в условиях ограниченного пространства идеального «Я» конечно же происходит, но продуктом ее является неудовлетворенность человека собственной ограниченностью, его тоска по вечности и реальному всемогуществу.

Истинное «Я» в отличии от идеального «Я» не может быть осознанно человеком: никто в здравом уме не может утверждать, что именно он хозяин мира, хотя предпосылка к этому есть. А вот утверждение «Я хозяин в своем доме» уже не выглядит некритичным. Стремление человека быть хозяином любого ограниченного пространства представляется более чем адекватным. А вот успокоенность и довольство собой человека, утверждающего, что он является хозяином какого-либо ограниченного пространства кажется глупой и недостойной человека. Очевидно, что в данном случае неприятие такого самодовольства обуславливается онтологической проекцией: человек не претендующий на место хозяина мира кажется ограниченным и не достойным называться «Человеком».

Пространство идеального «Я» качественно отличается от любого пространства, лишенного присутствия человека, если такое вообще может быть. Оно само дает возможность человеку чувствовать себя его хозяином (конечной причиной происходящего внутри данного пространства).

Пространство идеального «Я» человека формируется в период его утробного существования, когда весь окружавший его мир был, в прямом смысле, материнским, то есть, служил состоянию его всяческого комфорта. Соприродная человеку интенция власти над миром реализовывается во время его утробного существования в полной мере. В утробе человек может чувствовать себя самим собой, то есть, настоящим хозяином окружающего его мира.

После рождения пространство идеального «Я» формирует проекция человеком материнской утробы на окружающий его мир. Можно сказать, что рождение человека является его переходом из одной утробы в другую.

Идеальное «Я» можно было бы назвать — «пребывающий в лоне матери».
Пребывая внутри пространства идеального «Я», конечная причинность человека принимает жизнеспособную форму. В пространстве идеального «Я» человек получает надежду на разрешение основного противоречия своего существования в мире.

В пространстве идеального «Я» — человек находится в синтонном себе состоянии хозяина воспринимаемого и воспринятого им мира, и мира, о котором он имеет или может иметь представление.

Идеальное «Я» подсознательно, поэтому оно может стать объектом для человека; соответственно, оно может стать и представлением человека о себе, и его целью

Уход родителей за своим младенцем в его первые годы жизни только закрепляет его идеальное «Я», сложившееся в перинатальный период его существования. Благодаря усилиям родителей окружающий ребенка мир остается для него, по сути, утробным и после периода его младенчества.
Образование идеального «Я» завершается импринтингом собственной значимости, когда к состоянию априорной власти человека над миром добавляется еще и состояние его априорной власти над Другим, — матерью. После импринтинга собственной значимости в мире человека не остается ни одного потенциально неподконтрольного ему объекта, что позволяет ему воспринимать в качестве утробы не только мир без людей, но и мир населенный другими людьми.

Идеальное «Я» является единственной возможностью пребывания человека в мире. Реализация человеком своей конечной причинности возможна только в «материнском» ему мире, вне такого допущения бытие человека в мире невозможно[1].

Пребывание в пространстве идеального «Я» для человека также органично, как органично для него состояние здоровья; когда оно есть, человек не осознает его наличия. Характерна естественность, с которой человек стремления превратить свой мир в некое подобие материнской утробы. Само стремление человека превратить мир в место, где для реализации собственных потребностей ему не пришлось бы ничего делать самому, совершенно очевидно, и без труда обнаруживается даже при поверхностном анализе результатов деятельности, как отдельного человека, так и человечества в целом. В данном случае нас интересует естественность приятия и удовлетворения человеком своей потребности в построении такого дома, который мог бы сам думать о насущных интересах своего хозяина и удовлетворять, что называется, автоматически.
Пребывание внутри идеального Я, то есть, внутри полностью подконтрольного пространства, сопряжено с чувством комфорта и является нормальным для человека. Соответственно, сохранение возможности пребывания внутри пространства идеального “Я” является его целью.

Простой режим освоение человеком своего идеального «Я» формирование человеком тела собственной могущности.

Как я уже говорил выше, человек стремится пребывать только в пространстве своего идеального «Я», где он не так остро чувствует основное противоречие своего существования в мире.

В силу того, что пространство идеального «Я» является для человека «материнским», то есть, не противится его хозяйским интенциям, его освоение требует от человека только простого и адекватного напряжения. Так, например, река не против желания человека плыть по ней, но адекватное усилие человеку приложить все же придется, иначе ему на другой берег не переправиться.
Освоение пространства идеального «Я» не требует от человека пребывания в каком-либо образе, на который он указывал бы как на себя. В процессе освоения своего идеального «Я» человек остается тождественным самому себе, то есть, остается просто конечной причиной своих действий. В этом случае изображать из себя конечную причину мира ему не нужно.

Необходимость освоения человеком пространства своего идеального «Я» — есть явление основного противоречия его существования в мире: даже «материнское» пространство, где человек, по определению, является хозяином требует его освоения. Но данному освоению ничего не противостоит, будучи потенциальным хозяином своего идеального «Я» человек должен всего лишь получить необходимый ему опыт. Данный опыт целесообразно назвать простым опытом, а процесс его получения простым режимом освоения человеком своего идеального «Я».

Простой режим освоения человеком своего идеального «Я» начинается с появлением человека в утробе матери. Когда это происходит я не знаю, знаю только, что данное появление происходит одномоментно: в какой-то момент человек появляется в утробе сразу весь в законченном виде. Простой режим длиться на протяжении всей жизни человека.

Помимо простого режима реализации своей конечной причинности существует еще псевдосимволический и символический режим реализации, о них я буду говорить в соответствующих разделах данной работы.
В процессе простого освоения своего идеального «Я» человек получает простой опыт данного освоения, который образует тело собственной могущности человека.

Тело собственной могущности человека или, просто, собственная могущность человека, в отличии от априорной могущности – есть приобретенная человеком способность преодоления основного противоречия своего существования в мире. «Миром» для собственной могущности человека является пространство его идеального «Я».

Единицу простого опыта освоения человеком его идеального «Я» можно назвать «смогом» и, таким образом, тело собственной могущности человека состоит из «смогов».

«Смог» — это единичный простой опыт реализации человеком своей конечной причинности в пространстве идеального «Я». Можно сказать, что «смог» является адекватной реализацией человеком своей конечной причинности. В «смоге» реализация конечной причинности человека происходит в полной мере.

Сущность понятия «смог» точно передает восторженное восклицание «Я смог», вырывающееся у человека, осознавшего, что непреодолимое для него препятствие им преодолено, и что эта возможность преодоления уже навсегда записана в истории его жизни. Размеры препятствия и сила восторга в данном случае не важны, «смогом» становится любое преодоление, и маленькое и большое.

«Смог» может быть только осознанным переживанием. Бессознательным «смог» не может быть, потому что преодолеваемое человеком препятствие не может быть для него бессознательным. Препятствие – это прерыв естественного течения собственной могущности человека, а следовательно, фрустрация для него.

«Смог» в режиме простого освоения человеком своего идеального «Я», хоть и записывается в его истории навсегда, но не оставляет в ней никакого следа. Появившись на мгновение, переживание преодоления исчезает в бесконечности конечной причинности человека подобно капле упавшей в океан. Здесь я говорю о победах не имеющих социального статуса (без медалей, без пьедесталов, без свидетелей) — о победах над собой, над своими страхами и слабостями. Эти победы стираются из памяти быстрее чем записывается. Напряжение преодоления, кажется величиной постоянной: чем сильнее ты становишься, тем большее препятствие оказывается перед тобой.

Фрустрация конечной причинности при столкновении с препятствием, в режиме простого освоения человеком своего идеального «Я», также не оставляет никакого следа в сознательной истории человека, потому что является для него случайностью, которой быть не может.

В псевдосимволическом и символическом режиме реализации человеком своей конечной причинности «смог» является уже переживанием, которое может быть нагружено человеком символом собственной значимости. Так, например, когда человек учится ходить в режиме «простого освоения», то ни его достижение на этом поприще, ни препятствия, преодолеваемые им, не оставляют в его памяти никакого следа: ну, научился и научился. Другое дело, когда человек учится ходить в символическом периоде, например, после автокатастрофы. В этом случае, и отсутствие способности ходить, и восстановление данной способности несут символическую нагрузку, являясь, например, символом несгибаемой воли и непокорности судьбе. Говоря о превращении «смога» в символ собственной значимости уместно вспомнить как возгордился гос. Журден, узнав, что, оказывается, он говорит прозой.

Определить границу единичного опыта достаточно проблематично. Сколько, например «смогов» в умении человека ходить или ковырять в носу. Когда-то человек не умел ходить, даже лежал плохо, но постепенно он научился: переворачиваться, держать головку, сидеть, ползать, стоять, держать равновесие и т. д. пока, наконец, не сделал свой первый неуверенный шаг.

Перечисленные достижения ребенка можно было бы назвать «смогами», но вполне возможно, что каждое из них само по себе имеет сложную структуру, состоящую из множества еще более элементарных «смогов».

Размер «смога» и его интенсивность представляются понятиями взаимозаменяемыми: чем сильнее переживание достижения, тем оно, соответственно, больше (значительней, объемней). Интенсивность «смога» определяется интенсивностью фрустрации конечной причинности человека при встрече с препятствием. Чем сильнее переживание «я это не смогу никогда», тем сильнее радость преодоления («я все-таки смог сделать это»).

Размер пережитого «смога» укрепляет тело собственной могущности человека, расширяет возможность человека по освоению пространства идеального «Я». С ростом и укреплением тела собственной могущности растёт и уверенность человека в своих силах[2], но к конечной причинности человека это не имеет никакого отношения, так как конечная причинность – это именно априорная возможность человека преодолевать любые препятствия. Никакие достижения не могут повлиять на априорную возможность самое себя. Если, что и позволяет человеку почувствовать свою природу, конечную причинность, так это скорее неудачи, страдания и унижения. Только будучи угнетенной конечная причинность начинает протестовать, показывая человеку направление его дальнейшего развития.

«Смоги», как нескончаемые кирпичики, из которых человек по своему усмотрению строит подходящее ему здание своего «Я»: научившись ходить, он может пойти куда захочет, научившись держать вилку, он может есть что захочет, и где захочет. Набирая «смоги», человек научается жить в мире, постепенно осваивая все более сложные формы реализации своей конечной причинности, стремясь, в конечном итоге, окончательно преодолеть основное противоречие своего существования в мире.

Надо акцентировать внимание на том, что тело собственной могущности имеет подсознательное основание в виде естественных процессов и программ, по которым живет и развивается физиологический организм человека. Все эти физиологические процессы и программы, инстинкты и рефлексы, по существу, работают на человека, на его ощущение собственной могущности. Захотел человек поесть – поел, захотел пойти – пошел, захотел поспать – поспал, а как работает физиологический механизм, обеспечивающий выполнение его желаний, он даже не догадывается. Где-где, а по отношению к собственному телу человек является совершенным хозяином, конечно, если оно здорово, последний акцент крайне важен. Подсознательное основание собственной могущности составляет именно здоровый физиологический организм. Пока человек физически здоров он понятия не имеет о том, насколько сложно устроен механизм выполнения даже самых простых его желаний. Когда я говорю о подсознательном основании собственной могущности человека я имею в виду именно этот сложноустроенный физиологический механизм, помогающий человеку реализовывать свои желания, и, соответственно, чувствовать себя могущим.

Физиологическое основание собственной могущности человека является именно подсознательной, а не бессознательной структурой, так как, человек имеет потенциальную возможность осознать ее в качестве объекта. Наличие такой возможности не для кого не секрет: человек все время что-то делает со своим телом. Собственный физиологический организм является для человека: то эстетическим объектом, то объектом лечения, то объектом исследования, то источником наслаждения и любви, то объектом для агрессии, то еще каким-нибудь объектом.

Тело собственной могущности человека – это, не в последнюю очередь, именно его подсознательная часть, — здоровое физиологическое тело. Ощущая в себе способность: ходить, бегать, прыгать, рисовать, делать научные открытия и создавать архитектурные шедевры, человек часто даже не догадывается, что все его способности, могущности и таланты, весь полюбившийся ему образ самого себя зависит от нормального функционирования какого-нибудь сгустка нейронов. В этом смысле интересно, что остается от человека после инсульта; куда девается вся его изысканность, «избранность» и «божественность»? Что-то человеческое, определенно, остается. Но, что? Возможно только человек и остается. Перефразируя известную поговорку, можно сказать: «Инсульт уравнивает всех».

«Сверх-Я» — это место, куда человек помещает фигуру действующей причины своего мира.

NB. «Действующая причина мира» — это структура из представления человека об устройстве мира. По представлению человека она является актуальным (действующим) хозяином мира — причиной, определяющей факт появления и логику появления всех возможных событий в его мире.
Необходимость присутствия в психике такой инстанции, как «Сверх – Я» — является прямым следствием основного противоречия существования человека в мире.

Образование сверх–Я видится мне результатом бессознательного и вынужденного проецирования человеком своей конечной причинности в мир. Являясь именно конечной причиной своих действий, человек естественно предполагает присутствие в окружающем мире его конечной причины. Данное предположение вполне логично еще и потому, что мир природы не выглядит хаосом: он, безусловно красив и абсолютно логичен.

Сверх – Я – это бессознательная структура, она естественно присуща человеку как таковому. Фигура действующей причины мира, которую человек водружает на место своего сверх-Я не всегда сознательна, часто она подсознательна. Чем менее критична избранность человека для него самого, тем глубже в подсознании находится фигура действующей причины его мира.

Доопределение человеком своего сверх-Я конкретной фигурой действующей причины мира происходит в момент осознания им собственного бессилия перед подавляющим его внешним воздействием.

Первой фигурой естественно (бессознательно) водруженной человеком на место своего сверх-Я является образ матери. Фигура матери становится прообразом всех фигур, помещаемых человеком на место своего сверх-Я. Так, например, отец — это та же мать только в мужском обличии, а начальник – это та же мать только в мужском обличии, только на работе и т.д. Материнская основа присутствует в любой фигуре, водруженной человеком на место своего сверх-Я.
Когда человек не имеет возможности быть конечной причиной своих действий, он непроизвольно занимает место конечной причины мира. Сверх-Я человека компенсирует его недостаточность для данной роли.

В представлении человека в мире существует действующая причина этого мира. Действующая причина мира управляет миром, а человек имеет возможность управлять этой самой действующей причиной, оставляя тем самым за собой роль конечной причины мира. В представлении человека действующая причина мира ориентирована или, по крайней мере, должна быть ориентирована, на создание для него возможности быть конечной причиной своих действий. Характерно, что когда у человека есть возможность быть конечной причиной своих действий он забывает о наличии в мире его действующей причины. А как только данная возможность пропадает, в силу, например, отсутствия достаточной информации для принятия правильного решения, он тут же вспоминает, что в мире есть действующая причина, которую нужно соответствующим образом проинформировать о своих проблемах.

Без сверх-Я человек был бы лишен возможности быть конечной причиной своих действий: принципиальное отсутствие возможности получить полную информацию о мире парализует возможность действовать в нем.
В основании любого действия человека лежит интеллектуальное основание, представляющее собой вывод из его попытки понять проблему, стоящую перед ним. Данный вывод всегда предзадан представлением человека о мире, всегда подтверждает легитимность данного представления. По отношению к представлению человека о мире вывод всегда логичен, а по отношению к миру он часто неадекватен: неадекватен настолько, насколько неадекватно представление человека о мире. Сверх-Я – это, как раз, та инстанция, на которую человек возлагает ответственность за неадекватность своих выводов о мире. По бессознательному сценарию человека он может вести себя произвольно, а кто-то (фигура, водруженная человеком на место своего сверх-Я) возьмет на себя все издержки такого произвольного поведения.

На место своего сверх-Я человек всегда возводит фигуру, помогающая ему провести через принцип реальности нужный ему вывод о мире. Можно сказать, что сверх-Я – инстанция, на которую человек возлагает задачу сделать жизнеспособным свое представление о мире. Соответственно, чем менее жизнеспособным оказывается представление человека о мире, тем более он нуждается в доопределении своего сверх-Я. И наоборот, чем адекватнее представление человека о мире, тем менее он нуждается в доопределении своего сверх-Я.

Можно сказать, что быть конечной причиной своих действий в подавляющем его мире человек может только управляя, выдуманной им, действующей причиной этого мира.

Сверх-Я – это обязательная структура в психике человека, она присутствует в каждой психике с необходимостью. В норме человек является хозяином своего сверх-Я, доопределяя его по своему усмотрению, в зависимости от насущной необходимости и сообразуясь с принципом реальности.

Стремление человека к доопределению своего сверх-Я определяется наличием у него возможности быть конечной причиной своих действий. Если такая возможность имеется то человек крайне нетерпимо относится к любым хозяйским поползновениям в свой адрес, откуда оно бы не происходило. Если же возможность действовать отсутствует, если человек не знает как ему правильно поступить, чтобы стало так как он хочет, то он охотно становится на какое-то время учеником доверенного «учителя». Если же человек подавлен страхом и беспомощностью — доопределение сверх-Я становится для него жизненно необходимым. В этом случае, желание получить «учителя» возникает в такой острой форме, что критике просто не остается места, и на место сверх-Я водружается фигура первого, пожелавшего его занять.

Идеально доопределенное сверх-Я – это сверх-Я доопределенное фигурой идеальной матери, то есть — фигурой, которая, во-первых, обслуживает реализацию конечной причинности своего ребенка, а во-вторых, не требует для этого от своего ребенка ничего взамен. Для удержания идеальной матери в «собственности» ребенку ничего не нужно делать, она его любит просто так; таким, каков он есть. Можно сказать, что идеально доопределенное сверх-Я не требует от человека ограничения своей субъектности идеалом «Я».

Идеально доопределенное сверх-Я является предназначением сверх-Я, его, так сказать, идеей. В реальности, сверх-Я человека доопределено совсем не идеально: реальная мать согласна быть матерью только определенного ребенка, — ребенка, который помог бы ей провести через принцип реальности свое представление о себе и мире; и чем бредовее оказывается это представление, тем тяжелее оказывается ребенку.

Патологически доопределенное сверх-Я – это сверх-Я доопределенное фигурой матери в образе «госпожи», во всех его вариантах. Таким образом доопределенное сверх-Я навязывает человеку себя в качестве идеала, оставляя ему роль поклонения, восхищения и обслуги. В этом случае, реализация человеком своей конечной причинности переходит в символический режим: человек пытается реализовать свою конечную причинность через символы априорной социальной исключительности, подтверждающие его эксклюзивные отношения с действующей причиной мира.

Патологически доопределенное сверх-Я предопределяет существование человека в символическом режиме реализации своей конечной причинности: после «матери-госпожи» все фигуры доопределяющие такое сверх-Я будут иметь «господское» расширение, а сам человек будет преданно служить своему «господину», почитая свое служение символом своей априорной социальной исключительности

Патологичность доопределения сверх-Я определяется, в том числе и невозможностью человека менять фигуры, доопределяющие его сверх-Я, по своему усмотрению. Фигура «матери-госпожи» — это сильный дестабилизирующий для психики фактор, но не менее сильным фактором является необходимость вытеснения запретных побуждений. Столкнувшись с крайне сложной проблемой вытеснения человек теряет возможность менять фигуры, доопределяющие его сверх-Я, — он вынужден удерживать на месте своего сверх-Я фигуру, помогающую ему справляться с данной проблемой. В силу сложности проблемы вытеснения реализация конечной причинности человека оказывается связанной данной проблемой: на месте сверх-Я человека с необходимостью оказывается фигура обеспечивающая, в первую очередь, потребности вытеснения, реализация же конечной причинности перемещается в область воображения.

Если фигура, удерживаемая человеком на месте своего сверх-Я в помощь вытеснения запретных побуждений, помогает ему справится с этой задачей не требуя от него безусловного подчинения — проблема не идеально доопределенного сверх-Я не ощущается человеком остро. Проблема возникает тогда, когда платой за помощь в вытеснении выступает необходимость безусловного подчинения. В этом случае человек оказывается в крайне сложной ситуации. Если он не сможет вытеснить запретные побуждения и они заполнят его сознание – возможность реализации конечной причинности человека окажется резко ограничена этими самыми запретными побуждениями, однако возможность реализации также заметно сузится, если для вытеснения человек будет вынужден удерживать на месте своего сверх-Я фигуру, требующую от него безусловного подчинения: в этом случае реализация человеком своей конечной причинности блокируется из-за невозможности своеволия.

Очевидно, что человечество, в большинстве своем, реализует второй сценарий — прикладывая при этом все силы для ограничения безусловной власти фигуры «правителя», возведенной на место сверх-Я. К мерам, ограничивающим возможности доопределенного сверх-Я к неограниченному властвованию, можно отнести всевозможные попытки навязать властвующей фигуре «правителя» нравственный императив, вроде: прав человека, демократических норм управления, модели цивилизованного государства и пр.
Надо сказать, что даже в идеальном случае, когда на месте «правителя» окажется абсолютно нравственное существо, правящее по справедливым законам, психика человека будет испытывать заметную перегрузку, связанную с невозможностью своеволия. Данная онтологическая проблема является на свет перманентным движением человека к некой свободе и таким же перманентным обретением символов априорной социальной исключительности.

Априорная социальная исключительности в данной схеме вещь обязательная: представление о себе, как об априорно исключительном социальном существе, то есть, существе выделенным действующей причиной мира из «серой массы» по некому априорному критерию, дают человеку возможность воздвигнуть на место своего сверх-Я еще и фигуру опекающего его «Бога», в дополнение к угнетающей его самолюбие фигуре «правителя». Естественное доминирование «Бога» над «правителем» позволяет человеку уменьшить фрустрацию от своего подчиненного положения: «правитель», будучи представителем «серой массы», лишается возможности унизить, находящегося в его подчинении «избранного», — агрессии не лишается, а возможности унизить лишается.

Предпосылки появления у человека идеала  «Я».

Как и сверх-Я, Я-идеал рождается из основного противоречия существования человека в мире. Сверх-Я рождается из недостаточности человека для роли конечной причины своих действий, а “Я” идеал рождается из недостаточности человека для управления действующей причиной мира, то есть, фигурой, которой он доопределил свое сверх-Я.

Идеал “Я” является связующим звеном между человеком и его сверх-Я. Он позволяет человеку сохранять состояние конечной причинности по отношению к своему доопределенному сверх-Я, являясь, по сути, механизмом управления доопределенным сверх-Я.

Идеал “Я” (Я идеал).

Я-идеал — вспомогательная структура призванная помочь человеку в освоении его идеального Я.

Я-идеал — представление человека о себе, рожденное из идеи о себе. В основе идеала “Я” лежит идея человека о себе. Эта идея может породить (вместить) сколь угодное количество образов. Данные образы будут объединены одной идеей.

В основании любого идеала лежит идея об априорной социальной исключительности. Смыслом идеи о своей априорной социальной исключительности, ее функциональным наполнением, является — эксклюзивные отношения человека с действующей причиной мира. Данная идея развертывается человеком в соответствующее представление.

Идея о своей априорной социальной исключительности является стержнем на котором рождается образ априорно исключительного социального существа. Данный стержень всегда остается неизменным, тогда как сам образ человек может менять, приспосабливаясь к новым условиям реализации своей конечной причинности.

По сути, основание идеала “Я” является интеллектуальным допущением, с помощью которого человек получает возможность целостного восприятия себя и мира. Без такого искусственного допущения целостность окружающего мира ускользает от человека, что лишает его возможности понимать его, а соответственно, и действовать в нем.

Идеал “Я” является идеальным воплощением человека в его выдуманном мире; поэтому человек совершенно естественно идентифицирует себя с ним.

NB. Говоря «выдуманный», я акцентирую внимание на том, что воображению предшествует идея. Сначала у человека присутствует некая идея о мире, а потом с помощью воображения он разворачивает эту идею и получает соответствующее представление о мире. Аналогичная схема правомерна и в отношении представления человека о себе самом: сначала есть некая идея о том, кто ты есть на самом деле, а потом эта идея развертывается воображением в соответствующее представление.

Я-идеал — это представление человека о себе, в котором он обладает качествами, недоступными ему в реальности.
В образе “Я” идеала человек присутствует в своем воображении.

Я-идеал является идеалом для человека.

Я-идеал — структура одобренная принципом реальности. Человек считает, что действовать в соответствии со своим “Я” идеалом – правильно и единственно возможно.

Я-идеал — структура поддерживаемая референтным социумом. Человек формирует свой референтный социум с целью эффективного противодействия критике своего Я-идеала исходящей из принципа реальности.
Идея собственного идеала “Я” принадлежит человеку, а наполнение этой идеи человек заимствует у референтного социума, который его создает, поддерживает, развивает и защищает, а также несет ответственность за появление всех возможных негативных артефактов, которыми такой наполненный идеал может обрастать в процессе своего существования в мире. Прообразом референтного социума и его сутью является образ матери.

Я-идеал — структура с которой человек себя идентифицирует. За счет идентификации со своим идеалом в последнем появляется бессознательное расширение, которое является результатом проекции человеком собственного бессознательного на Я-идеал. Появление в структуре Я-идеала бессознательного расширения требует наличия системы восстанавливающей “Я” идеал. Данную функцию несет на себе референтный социум. Ярким примером такого социума является церковь.

Я-идеал обязательно имеет прототипа из живущих либо живших людей. Прототип придает Я-идеалу атрибут реальности.
Логика появления и формирования идеала “Я” обусловлена как минимум двумя факторами.

Главный фактор — необходимость контроля за доопределенным сверх-Я. Так как первой фигурой, которую человек помещает на место своего сверх-Я является мать, идеал «Я» формируется им, в первую очередь, как способ овладения матерью. Идеал “Я” является результатом осмысления человеком требований своей матери к себе, превращения данного запроса в образ, который можно имитировать.

Второй фактор — потребность в организации вытеснения патогенного душевного материала. Для того, чтобы принцип реальности пропустил необходимость отторжения некого душевного движения в качестве чуждого человеку должна быть сформирована структура, которая служила бы критерием деления душевного материала на свой и чужой. Вне зависимости от механизма формирования данной структуры она должна быть принята человеком в качестве бесспорного, — принцип реальности должен ее пропустить, — идеала для себя. Идентификация с ней должна быть совершенно естественна для него.

Бесспорность идеала является одним из факторов, определяющих последующую трансформацию идеала Я. Крепнущий и умнеющий (напитывающийся реальностью) принцип реальности будут задавать человеку много неудобных вопросов, на которые идеалу Я, сформированному в раннем детстве, конечно же, ответить не удастся. Слабость собственного идеала заставит человека совершенствовать его. Так или иначе, но идеал “Я” должен будет сохранить свою бесспорность, как возможность одобренного принципом реальности деления душевного материала на свой и чужой, с последующим вытеснением последнего.

Логика появления и формирования человеком своего идеала Я.

Надо сделать акцент на том, что и в сверх-Я, и в идеале “Я” объективна, то есть, не зависит от человека, только предпосылка, лежащая в основе их существования. Человек не может влиять ни на исходное противоречие своего существования в мире, ни на бессознательную проекцию своей конечной причинности в мир, — данные предпосылки обуславливают появление сверх-Я. Человек также не может влиять на то, что он является конечной причиной собственных действий, соответственно, должен чувствовать себя хозяином в своем мире. И если в этом мире появляется сверх-Я, то у человека должен появиться и механизм управления данной структурой. Данным механизмом является, как раз, идеал «Я».

Необходимость контроля человека над своим сверх-Я – это исходно присутствующее противоречие реализации им своей конечной причинности. Но с данным противоречием человек никогда не сталкивается. К тому времени, когда проблема осмысления устройства мира и своего места в нем встает перед человеком она оказывается у него уже решенной, причем, совершенно естественным образом. Бессознательно присутствующее в восприятии человеком окружающего его мира допущение этого мира в качестве материнской утробы расставляет все на свои места. На место сверх-Я человека самопроизвольно водружается материнская фигура; из материнского лона человек выходит уже с комфортно доопределенным сверх-Я.

Бессознательное, вынесенное из утробы, отношение человека к своему родителю как источнику заботы и любви делает потенциально решаемыми все возможные проблемы по управлению этим «источником». Какие, скажите, могут быть проблемы по управлению источником заботы и любви? Конечно же — решаемые. Идеал-Я – это и есть, собственно, способ решения проблемы управления доопределенным сверх-Я. Материнская основа доопределенного сверх-Я делает его исходно позитивным персонажем в представлении человека о мире.

NB. То, что место сверх-Я, занимаемое родителями, исходно пустое говорит наличие у человека возможности менять содержание своего сверх-Я в соответствии с насущными потребностями в реализации своей конечной причинности. Так, например, своему сверх-Я человек делегирует родительскую функцию, но какая именно инстанция будет нести на себе это бремя человеку относительно безразлично. В идеале это должна быть мать, в крайнем случае, отец, но, если родители совсем не подходят для этой роли, то человек может поместить на место сверх-Я кого угодно, начиная, со своего Бога и, заканчивая, родным государством, родным заводом и даже родной лошадью или крокодилом. Некоторые народы поклоняются крокодилу, ищут в нем опору во всех своих начинаниях и надеются на его покровительство.

Логика формирования человеком своего идеала “Я” определяется логикой овладения матерью. Проблемы по овладением «источником заботы и любви», то есть, сверх-Я доопределенного фигурой матери, хоть и решаемые, но все же встают перед каждым человеком.

В период утробного существования человек не сталкивается с основным противоречием своего существования в мире. Не то, чтобы оно пропало совсем, куда же ему деться, просто, в этот период оно существует латентно, в качестве необходимости пребывания в материнском лоне, и является через эту самую необходимость.

После рождения основное противоречие выходит из латентного состояния и является человеку в виде материнских требований к нему. Можно сказать, что основное противоречие так и существовало бы в латентном состоянии если бы существовало тождество между его матерью и материнским лоно, в котором человек пребывал до рождения[3]. Но такого тождества не существует. Являясь таким же человеком, как и ее ребенок, мать стремится овладеть своим ребенком точно так же, как и он стремится овладеть ею. В утробе такого конфликта нет.

Ситуация для ребенка осложняется тем, что мать, в большинстве случаев, более подготовлена к этому конфликту и, как более сильная сторона, определяет правила игры. Вот, как раз, такого противопоставления реализация конечной причинности и не предполагает. Несоответствие матери бессознательным ожиданиям ребенка порождает проблему овладения ею, которое есть не что иное, как восстановление его естественной уверенности в том, что его желания будут реализовываться сами по себе, как было когда-то в утробе. Данная естественная уверенность может быть корректно описана фразой «мама меня любит».

NB. Следует акцентировать внимание на том, что мир дан человеку только в представлении. В этом смысле, ни мать, ни отец, ни прочие фигуранты, происходящего с человеком не является исключением. Все они являются, по сути, образами, созданными человеком. Поэтому, когда “Я” говорю, что ребенок имеет дело с матерью, то это не совсем корректная фраза, — ребенок имеет дело с созданным им образом своей матери.

В какой-то момент после рождения ребенок сталкивается с неожиданной проблемой. Оказывается, его мать согласна быть матерью только определенного ребенка, и если он хочет сохранить с ней непосредственную эмоциональную связь, в чем он крайне нуждается, то он должен будет привести свои физиологические и психические реакции в соответствие с материнскими ожиданиями. Этот момент является началом формирования человеком своего идеала Я. Идеал “Я” оказывается техническим средством, помогающим человеку протащить через принцип реальности необходимость регулирования своих естественных реакций.

Процесс формирования человеком своего идеала “Я” начинается с поступления запроса от матери и определяется данным запросом.
Чем раньше ребенок начинает понимать, что для овладения матерью ему необходимо организовать определенным образом свои психические и физиологические реакции, тем раньше начинается данный процесс. Соответственно, интенсивность процесса формирования идеала “Я” обуславливается силой отторжения матерью своего ребенка в его естестве. Чем сильнее отторжение, тем интенсивнее процесс формирования. Очевидно также, что чем тотальнее процесс отторжения, то есть, чем большее количество черт в ребенке не нравится матери, тем сложнее будет ребенку восстановить с ней позитивную эмоциональную связь и тем опять же интенсивней будут процесс формирования им своего идеала.

Очевидно присутствие еще одной закономерности: идеал “Я” тем неадекватнее, чем тотальнее и агрессивнее процесс отторжения.

NB. Понятие адекватности здесь коррелирует с понятием жизнеспособности. Чем более идеал “Я” неадекватен, тем менее он способен к самостоятельному существованию, тем больше ему требуется всяческих социальных подпорок и допингов, тем большее количество негативных артефактов образуется в процессе его существования.

Соответственно, чем более неадекватна мать в своем желании переделать своего ребенка, тем более неадекватным, в итоге, получится идеал, на который ребенок будет стремиться походить, а следовательно, и тем сложнее будет ребенку впоследствии гармонизировать свой образ с требованиями объективной реальности.

NB. Трансформация идеала «Я» человека, вероятно, обусловлена и теми мифологическими представлениями, в которых он развивается. Однако влияние господствующих мифологических представлений не стоит переоценивать, особенно на первых этапах трансформации идеала «Я», которое происходит в первые годы жизни ребенка.

Уверенность человека в безусловной власти над своей матерью имеет необходимый характер, то есть, должна быть, несмотря на всевозможные объективные препятствия, такие как, например, агрессия или эмоциональная холодность матери. Если препятствия такого рода возникают, то ребенок инстинктивно стремится их преодолеть, находя подходящие объяснения поступкам своей матери. Размышляя над происходящим, ребенок хочет убедиться, что несмотря ни на что мать его все равно любит. Данный вывод представляется предзаданным.

Искомым идеалом «Я» для человека является отсутствие всякого идеала, то есть, некая простая (утробная) форма овладения матерью.
Приняв искомый вид идеала “Я” за точку отсчета, можно построить шкалу отклонения. Степень отклонения определяется, соответственно, сложностью овладения матерью: чем сложнее ребенку получить переживание «мама меня любит», тем в логику более неадекватного идеала «Я» он попадает. На левом конце шкалы располагается точка отсчета, то есть некая простая форма идеала Я, предполагающая отсутствие необходимости овладения матерью, которая любит своего ребенка «просто так», а на правом конце располагается некая сложная форма овладения матерью, которой соответствует наиболее вычурный, противоестественный, идеал «Я».

Отсутствие необходимости борьбы за любовь матери является для человека искомым отношением с ней. Данное отношение можно назвать «простой (утробной) формой отношения с матерью». Любое усложнение простой формы будет восприниматься человеком как проблема, которую необходимо устранить для восстановления простой формы. Можно сказать, что человек бессознательно стремится преобразовать любую сложную форму отношения с матерью в простую. Данное стремление можно наблюдать в виде сопротивления ребенка необходимости любого усложнения простой формы овладения матерью.

Приведу пример, что называется, из жизни. Мальчику пять лет. Сидя за обеденным столом, он говорит: «Хочу, лимонаду». Его «хочу» звучит как требование, но персонально оно ни к кому не обращено, хотя в кухне в этот момент находится и мать и отец; создается впечатление, что ребенок – маленький божок, который информирует рабов о своем желании, и ему все равно, кто кинется его исполнять. Отец закипает гневом, но сдерживается; мать в некоторой растерянности, но видно, что ей тоже неприятно. После некоторой паузы ребенок повторяет свое требование еще более настойчиво. Мать, видя, что отец сейчас не выдержит и начнет орать, начинает воспитание: она говорит и о правилах вежливости, и о волшебных словах, и многое другое, что обычно говорят в таких случаях любимым отпрыскам любящие матери. Ребенок слушает насупившись, видно, что он злиться на отца и не хочет усложнять схему своей жизни, но понимая, что иначе лимонаду ему не получить, нехотя соглашается на правила вежливости и говорит сквозь зубы: «Дайте мне пожалуйста лимонаду». Понимая, что это максимум того, что можно сейчас добиться отец несколько успокаивается и мать радостно наливает ребенку лимонаду. Но, история на этом не заканчивается. Результаты воспитания испаряются моментально, и ребенок снова и снова пытается играть «божка». И только после того, как «доброжелатели» передали матери, что в кругу своих друзей сын называет ее «дурой» и похваляется, что может делать с ней что угодно, она по-настоящему оскорбляется и сын, ощущая возникшую эмоциональную дистанцию с матерью пугается и становится как «шелковый». Мать, видя такую перемену, естественно, оттаивает и сын так же естественно начинает постепенно скатываться в «божка», но, что примечательно, — до конца не скатывается. Его требования потеряли свою безаппеляционность и стали больше походить на просьбы.

Данный пример, по-моему, достаточно иллюстрирует и понятие «доопределение человеком своего идеального «Я» и условие данной трансформации. Ребенок приводить свои реакции в соответствие с требованиями матери только под давлением угрозы ее потери. Если данной угрозы нет, то все увещевания бессмысленны; если угроза возникает, то ребенок «автоматически» меняется для ее устранения. В данном случае ребенку повезло: требования, предъявляемые ему матерью, были справедливыми и четко артикулированными. Хуже, когда мать, в силу психической патологии, эмоционально депривирует ребенка, дистанцируется от него, и не дает ему возможности овладеть ею. В этом случае, ребенок прикладывает титанические усилия для овладения матерью и его преображение по образу и подобию хорошо видно невооруженным глазом.

Отношение отца, очевидно, не является основным фактором обуславливающим формирование человеком собственного идеала. Формирование идеала обусловлено исключительно необходимостью овладения матерью. Можно предположить, что влияние отца на формирование человеком своего идеала значительно возрастает в том случае, когда ребенок делегирует ему функцию своей матери. Причиной такого делегирования может быть эмоциональная холодность или акцентированная агрессивность матери к своему ребенку.
Состояние утробного единства ребенка с матерью снимает вопрос о происхождении простой формы отношений. Состояние утробного единства и есть простая форма отношений человека с матерью; с нее, собственно, и начиналась история доопределения данных отношений в более сложную форму. Данное начало можно назвать естественно необходимым.

Подчинение своих психических реакций требованиям идеала коррелирует с неустойчивостью психики. Чем более сложными оказываются требования матери к своему ребенку, тем менее «материнским» оказывается окружающий его мир, и, соответственно, тем меньше у ребенка уверенности в своей способности к самостоятельной жизни в нем. Необходимость борьбы за любовь матери радости в жизни ребенку, конечно же, тоже не добавляет.

Образование «не-Я».

«Не-Я» — совокупность, вытесняемых человеком из сознания событий своей психической жизни и возможностей, которые открываются для самоидентификации человека в связи с фактом появления и присутствия данных событий.

Будучи вытесненными из сознания содержания, структурирующие «не-Я», оказываются вне зоны критики принципа реальности.

Будучи неподконтрольным принципу реальности, пространство «не-Я» существует в воображении человека как потенциальная возможность, появления и развития любых, даже самых нереализуемых в объективной реальности фантазий. Можно сказать, что вытесняемые человеком возможности появления в сознании запретных побуждений, оставаясь неподконтрольными принципу реальности, обнаруживают свойство мутировать в направлении бессознательного запроса человека под воздействием материала проникающего в его «не-Я» из вне.

NB. Необходимо сделать акцент на бессознательности данного запроса. В силу того, что человек не осознает своего запроса, реальность, создаваемая для него его не-Я, является ему в качестве внешнего ему объекта, который, при определенной специфики запроса, вполне может стать даже неожиданным откровением свыше.

Появление «не-Я» в структуре психики связано с началом борьбы ребенка за овладение матерью. Изначально, в «не-Я» человеком вытесняются побуждения, не соответствующие требованиям матери.

NB. Надо сделать акцент на том, что деление человеком своей душевной жизни на «свою» и «чуждую» происходит не по эстетическому критерию, для этого есть принцип реальности, а директивно, в соответствии с требованиями идеала «Я».
Эстетический критерий всегда находиться в конфликте с потребностями вытеснения. Иначе, и вытеснять ничего не надо было бы: зачем запрещать себе хотеть делать то, что и без запрета делать не хочется.

Неприемлемые для матери побуждения ребенка являются для него самого синтонными, соответственно, он сохраняет с ними позитивную связь даже после вытеснения их из сознания. Будучи вытесненными, запрещаемые[4] матерью побуждения становятся недоступными для критики принципа реальности, что увеличивает их привлекательность для человека: запретное всегда кажется более привлекательным, чем оно есть на самом деле.

NB. Упомянутое выше «на самом деле» появляется только после того как содержание прошло через критику принципа реальности. Здесь надо сделать следующий акцент: критика принципа реальности — это не просто опыт, — это специфический опыт — опыт свободный от невротической желательности. Поэтому сказать, что запретное обладает большой побудительной силой именно вследствие отсутствия у человека соответствующего опыта было бы неверно. Запретное теряет свою побудительную силу только пройдя через специфический опыт критики принципа реальности.

О вытесненном побуждении человек знает только то, что он был вынужден отказаться от чего-то важного для себя, а в чем, собственно, эта важность он сказать уже не может именно потому, что запретное побуждение вытеснено из зоны критики. Соответственно, это «чего-то» принимает для человека сверхзначимый характер.

Помимо синтонности и отсутствия критики сверхзначимость вытесняемого человеком побуждения определяется еще и вынужденностью отказа от него. Любое вынужденное действие не отпускает человека до тех пор, пока он не исключит саму возможность его повторения. Запрещенные матерью побуждения — не исключение. Вытесненные человеком побуждения становятся сверхценностью для него именно в силу принудительного характера отказа от них. Переживание запрещенного становится для человека символом его конечной причинности.

Оставаясь вне зоны критики принципа реальности динамическое бессознательное становится бредом, то есть несовместимым с объективной реальностью представлением о ней.

Основа психической динамики между человеком и его «не-Я». Формирование у человека представления о существовании личности его «тени».

Привлекательность вытесняемых человеком запретных переживаний является основой психодинамических процессов, возникающих между ним и его не-Я.
Человек вытесняет запретные переживания избегая возникновения некой непреодолимой для него проблемы. Однако совершенно отказаться от вытесняемых переживаний он не хочет, в силу того что они являются переживаниями хоть и запретного, но все же удовольствия. Со временем структура не-Я усложняется, в ней появляется бессознательное расширение, но характер взаимоотношения с человеком остается тот же: не-Я сулит человеку запретное удовольствие, которое он пытается пережить окольным путем.

Особый акцент нужно сделать на том, что отношения человека с не-Я являются взаимными. На первый взгляд в этих отношениях присутствует только одна действующая причина, а следовательно, и только один центр — человек, но это только на первый взгляд. На самом деле, в представлении(!) человека со стороны его не-Я ему противостоит личность, обладающая по отношению к нему, как минимум, таким же разрушительно-созидательным потенциалом, как и его сверх-Я. На появление в представлении человека личности его не-Я(тени) работают, как минимум, два фактора:

Первый фактор. В силу того, что не-Я реализует бессознательный запрос, то есть, запрос, о котором и сам человек ничего не знает, соблазняющие представления, воплощающие данный запрос, появляются в сознании человека как бы вдруг и как бы ниоткуда, и, естественно, в тот самый момент, когда человек менее всего готов им противостоять. Все это расчетливое «коварство» не-Я создает у человека впечатление, что в его жизни присутствует некий искушающий его персонаж, знающий все его запретные побуждения. После того, как данное впечатление обретет в представлении человека плоть, оно будет им так или иначе персонифицировано. После чего человек начнет с ним общаться, как с таким же как и он сам человеком. С той только разницей, что новоявленный персонаж (личность тени) в отличии от человека, будет властителем мира его запретных побуждений.

Второй фактор. Человек стремится подогнать свои психические и физиологические реакции под требования своего “Я” идеала. Это требует от него значительных усилий и не всегда получается, точнее, всегда получается совсем не идеально. Необходимость усилия и всегдашнее несоответствие созданных реакций требованиям “Я” идеала являются основой интуитивной убежденности человека в несоответствии собственной природы природе его идеала. На совершенно законно возникающий в данный момент сомнения вопрос «А кто же я такой на самом деле?» ответ навивает навязчивость запретных побуждений. Самопроизвольность и навязчивость их существования в сочетании с их притягательной природой почти не оставляют человеку шансов усомниться в том, что его истинная природа соответствует «личности тени». Эта разрушительная мысль вытесняется человеком с особой энергией.

NB. Наблюдать явление «личности тени» можно не только у психически больных людей; в повседневном общении мы часто слышим фразы типа: «Бес попутал», «Черт меня дернул», «Природа сыграла со мною злую шутку», «Генетика подвела» и пр.  У любого человека есть сознательное представление о некой иррациональной части его личности, из которой исходят аномальные для него побуждения. Данное пространство всегда центрировано, причем – центрировано строго определенным понятием: человек, которого «генетика подвела» никогда не скажет, что его «бес попутал» и наоборот. В психотическом варианте, когда человеку не удается справится с побуждениями исходящими из его не-Я, «личность тени» становится более рельефной. Тогда на свет появляются: «Черт», «Дьявол», «Великий Варвар», «Великий Мастурбатор» или еще какой-нибудь властитель царства «греха».

Проблема состоит в том, что сомнения человека относительно собственной природы особенно обостряются именно в период возрастания потребности в вытеснении запретных побуждений. Именно тогда «личность тени» поднимает голову во всей своей красе и величии, именно тогда человек особенно отчетливо понимает свое несоответствие идеальному представлению о себе. В этот момент ему особенно сложно отделить представление о себе от представления о своей «личности тени».

Проблема борьбы человека с его «личностью тени» определяется тем, что она во многом позитивный для него персонаж. Главное здесь не в том, что не-Я сулит человеку переживания запретных удовольствий, хотя это тоже важный фактор. Главное, что «личность тени» кажется человеку свободной, в отличии, как от него самого, так и от фигуры, доопределяющей его сверх-Я.

Большая степень свободы «личности тени» относительно человека определяется ее неподконтрольностью сверх-Я. Эта независимость от каких бы то ни было обязательств дает ей возможность выбирать «зло» (запретные переживания) в качестве цели своей деятельности. Находясь под опекой сверх-Я человек лишен такой возможности, он может выбирать только «добрые», разрешенные его сверх-Я, цели. Проблема, о которой я сейчас говорю корректно передается следующей метафорой: «Притягательность Дьявола в том, что он кажется человеку свободным, А Бог нет». За счет возможности ставить перед собой любые цели «личность тени» оттягивает на себя функцию действующей причины мира, возложенной человеком на свое сверх-Я.

Данная кажущаяся свобода делает «личность тени» более подходящим объектом для проекции человеком своей конечной причинности нежели фигура доопределяющая его сверх-Я. Человек естественно начинает идентифицировать себя с личностью своей тени, и если бы не онтологическая интуиция, то идентификация состоялась бы.

Можно предположить, что представление о существовании структурированного мира запретных побуждений появляется после появления представления о существовании его властителя. Есть властитель мира запретного, следовательно, должен быть и ему подвластный мир запретного. Акцент здесь стоит на понятии «мир». Данное понятие предполагает наличие вполне определенной структуры и логики существования запретных побуждений.

Борьба с отцом за обладание матерью – очередной этап восстановления человеком состояния утробного единства с матерью.

С того момента как ребенок осознает, что вынужден делить мать с отцом, он начинает борьбу за возвращение матери в собственность. Смысл данной борьбы логически вытекает из предусловия бытия человека в мире: только когда у ребенка есть ощущение, что мать только его (мать всегда с ним), он обретает уверенность в своих силах и способность к самостоятельному существованию. Без таковой уверенности окружающий мир становится непроходимым, а потенциально возможные проблемы нерешаемыми, — бытие человека в мире оказывается в затруднительном положении.

Возможностью борьбы ребенка с отцом является материнская сущность отцовства. Ребенок смело вступает в борьбу с отцом именно потому, что отец взяв на себя материнские, по сути, функции по отношению к нему, становится идеальным объектом для переноса на него ожидания материнского отношения к себе. Как бы ни был строг отец, ребенок естественно уверен, что борьба с ним не поставит перед ним нерешаемых проблем.

Под влиянием первичных полоролевых идентификаций стратегия данной борьбы у мальчиков и у девочек оказываются различными. Девочка предлагают себя отцу в качестве жены с тем условием, чтобы он оставил ей мать, а мальчик предлагает себя матери в качестве мужа с тем, чтобы она принадлежала только ему. Учитывая, что все описываемые здесь события происходят в воображении человека, можно сказать, что победа в борьбе с отцом неизбежна именно в силу своей необходимости для ребенка. Воображение является той средой, где любой предзаданный вывод с необходимостью обретает черты объективной реальности, победа над отцом не исключение.

Появление в структуре идеала «Я» образа победителя.

Победа над отцом в борьбе за обладание матерью неизбежна, поэтому она происходит несмотря ни на что. Какие бы ни были исходные, девочка с неизбежностью становится «женой» своего отца, а мальчик «мужем» своей матери. В таком качестве обладание матерью представляется им наиболее предсказуемым.

Являясь событием реализации конечной причинности, как и всякая другая победа, победа над отцом в борьбе за мать сразу и, что называется, естественно, становится структурой идеала «Я». Даже если бы эта победа не входила в планы ребенка, даже если бы он искренне хотел от нее откреститься, он все равно, невольно, идентифицировал бы себя с ней, именно потому, повторюсь, что это событие реализации его конечной причинности.

NB. Естественность (непроизвольность) структурирования идеала «Я» ребенка его победой над однополым родителем впоследствии станет одним из факторов, мешающих ему вытеснить данную победу из подсознания.

Помимо этого, основного фактора, укоренению победы над отцом в структуре идеала «Я» ребенка способствует и то, что данное событие способствует упрочению связи ребенка с матерью. Иначе говоря, ценность победы над отцом возрастает кратно в силу того, что она имеет еще и вполне утилитарное значение для ребенка, помогая решению самой сложной и опасной для него проблемы сохранения матери в собственности.

Завоевание отца, неожиданным образом оказывается для девочки еще и женской победой над матерью, у которой она, по сути, уводит мужчину. Как раз, от этой победы девочка пытается откреститься, что называется «по-настоящему», осложняя взаимоотношения с матерью она ей оказывается совсем не нужной. Но, опять же, будучи событием реализации конечной причинности, победа над матерью непроизвольно и прочно доопределяет «Я» идеал девочки. Предпочтение отца навсегда делает девочку «принцессой», правда, не всегда явной. Если мать открыто конкурирует с дочерью за женское первенство, то последней приходится быть «принцессой» подпольно, приятие матери оказывается все же важнее.

Для мальчика победа над отцом является таким же событием реализации его конечной причинности, как и победа девочки над матерью. С той только разницей, что, возможно, эта победа для него не так обременительна, как для девочки.

Победа над отцом отливает в мраморе ту форму идеала «Я» мальчика, которая уже у него сложилась, к моменту «победы», в результате его борьбы с самой матерью за обладание ею. До победы над отцом идеал «Я» присутствует в подсознании ребенка в качестве некой потенциальной возможности, а после победы он становится действенной возможностью овладения матерью. Данное изменение качества присутствия идеала «Я» обуславливается, как раз, выбором матери, который, как кажется, мальчику она делает в его пользу.

Данное изменение качества присутствия можно сравнить с изменением качества присутствия в подсознании спортсмена его боксерских навыков. Одно дело, когда о силе своего апперкота он знает только косвенно, например, со слов тренера или исходя из затраченных на его освоение сил и времени. И совсем другое дело, когда от этого удара противник падает как подкошенный и зал аплодирует в экстазе, именно в этот момент спортсмен узнает (осознает), что обладает действительно сильным ударом.

Доопределение сверх — Я фигурой «побежденного» родителя.

«Победа» над отцом в борьбе за обладание матерью приводит к появлению «побежденного» родителя, коим для мальчика ожидаемо оказывается отец, а для девочки неожиданно оказывается мать. Таким образом, «побежденным» оказывается однополый родитель. Появление в мире ребенка «побежденного» родителя вызывает ряд проблем, вынуждающих ребенка водрузить фигуру «побежденного» родителя на место своего сверх-Я.

Необходимость такого доопределения первоначально обуславливается страхом ребенка перед возможностью мести «побежденного» родителя. Победа ребенку нужна, а личный конфликт с «побежденным» родителем не нужен. Победа над однополым родителем является для ребенка не только пьедесталом, но и шансом попасть в безвыходную ситуацию. Две эти возможности не уравновешивают друг друга: даже самая незначительная возможность угнетения конечной причинности всегда перевесит самую блестящую победу. Попадая в безвыходную ситуацию человек рискует потерять все что имеет, тогда как самая значительная победа, по существу, лишь добавляет к тому, чего у него и так в избытке. Водружая фигуру «побежденного» родителя на место своего сверх-Я и отдавая ему функции хозяина, действующей причины, своего мира ребенок, вместе с позитивной реакцией «побежденного» родителя на ту или иную форму своего присутствия, избавляется от перспективы попасть в безвыходную ситуацию[5].

Кроме угрозы, вытекающей из конфликта с «побежденным» родителем, перед ребенком после «победы» встает еще одна проблема, — он рискует остаться без «побежденного» родителя. Родитель хоть и «побежденный», но все же – родитель, — защита и опора, — организатор идеального «Я». Потеря одного из родителей делает мир более враждебным, более непроходимым и более неуправляемым. Реализация своей конечной причинности в мире с одним родителем кажется человеку более проблемной, нежели в мире, организованным для него двумя родителями. Особенно это верно для девочки. «Побежденным» родителем для девочки неожиданно оказывается мать – фигура исходно доопределяющая сверх-Я, — основа созидающая пространство идеального «Я».

Решение возникших проблем лежит на поверхности и уже в некоторой степени присутствует в жизни ребенка, — фигура «побежденного» родителя воздвигается им на место своего сверх-Я. Ребенок неожиданно понимает, что однополого родителя надо слушаться, потому что он более умный, более опытный, и вообще – «ему лучше знать». Обожествляя своего «побежденного» родителя, ребенок выходит их противостояния с ним, восстанавливая тем самым возможность своего беззаботного существования. С момента водружения ребенком фигуры «побежденного» родителя на место своего сверх-Я он начинает игру в «послушного родительской воле».
В связи с уничижающей человека ролью «послушного» встает вопрос о возможности начала им такой игры.

Возможностью начала игры человека в «послушного родительской воле» являются, по крайней мере, семь факторов, пять из которых обеспечивают устойчивость состояния собственной значимости.

Первым фактором является — импринтинг собственной значимости, который способствует бессознательному восприятию, в том числе и возводимого на пьедестал сверх-Я, родителя в качестве «обслуги».

Вторым фактором является победа, одержанная ребенком над возводимым на место сверх-Я родителем. Агрессия побежденного, направленная на победителя, никогда не достанет самолюбие последнего именно потому, что в контексте данной агрессии победитель легко читает бессилие побежденного перед невозможностью изменить свой статус.

Третий фактор вытекает из второго. Одержав победу над однополым родителем ребенок получает уверенность в возможности собственного превосходства и дальнейших побед над ним. Это, в свою очередь, способствует уверенности ребенка в том, что он может снять побежденного родителя с пьедестала в случае, если тот забудется.

Четвертым фактором является бессознательная уверенность ребенка в любви «побежденного» им родителя. Ребенок начинает игру в «послушного» будучи бессознательно уверенным в собственной безопасности. Ему кажется, что эта игра никогда не выйдет за некие допустимые рамки именно потому, что его родитель любит его и не позволит этому случиться.

Пятым фактором является готовность идеала «Я» человек к встрече с ролью «послушного». Роль «послушного» человеком принимается только в том случае, если на момент встречи в его представлении о себе уже присутствует образ «априорно исключительного социального существа». Данный образ помогает человеку стабилизировать свою психику после водружения над собой «хозяина». Об этом факторе я еще скажу несколько слов ниже.

В качестве шестого фактора, делающего водружение ребенком фигуры «побежденного» родителя на место своего сверх-Я технически возможным, выступает одобрение данного шага принципом реальности. Для того, чтобы водружение состоялось принцип реальности должен признать его законность.
Общепринятый характер идеи о необходимости послушания ребенка своему родителю становится пропуском для возможности доопределения ребенком своего сверх-Я фигурой «побежденного» родителя, к которым он благополучно проходит через критику принципа реальности.

Фигура «побежденного» родителя должна занять место на пьедестале сверх-Я не из страха ребенка перед ним, а по некому естественному, а значит — правильному, ходу вещей, только в этом случае принцип реальности выдаст «добро» на доопределение сверх-Я.

Являясь конечной причиной своих действий, человек всегда действует только из некого истинного для себя утверждения. То или иное побуждение, в том числе и страх, может стать мотивационным фактором только, если требуемая деятельность будет находиться в логике истинного для человека утверждения; только при этом условии человек выдаст побуждению соответствующую санкцию.

В качестве такого истинного утверждения, позволяющего ребенку вытеснять свои деструктивные импульсы по отношению к родительской фигуре на пьедестале его сверх-Я выступает установка на обязательное послушание ребенка своим родителям («Это же твой отец! Ты должен его слушаться». «Я же твоя мать! Как ты можешь мне перечить»). Интересно, что эта нужная ребенку установка приходят к нему от самих же родителей. Сами родители требуют от ребенка, как идеализации себя, так и вытеснения деструктивных импульсов, адресованных им.

Кто может заметить желание алкоголика выпить, когда весь мир требует, чтобы он выпил и грозит санкциями за непослушание. Под воздействием такого напора можно сначала очень правдоподобно отказываться, а потом, после того как рюмка все же будет выпита, долго и с чувством строить из себя жертву.
Аналогия с алкоголиком в данном случае очень точная. Ребенку самому нужно и возвести «побежденного» родителя на пьедестал сверх-Я, и найти законную формулу позволяющую вытеснить свои деструктивные импульсы, а тут такой подарок, — «побежденный» родитель сам лезет на пьедестал и сам требует к себе уважения и послушания. Теперь, когда дело сделано, — когда «побежденный» родитель занял место на пьедестале сверх-Я ребенка, — можно осваивать роль невинной жертвы и требовать прав в обмен на послушание.
Родители же требуют от ребенка безусловного подчинения или, по крайней мере, уважения к себе как к родителю, из потребности сохранения собственного «побежденного» родителя на пьедестале уже своего сверх-Я.

Получив «добро» принципа реальности, ребенок на совершенно законных основаниях начинает формировать свой образ «послушного родительской воле». Эти образы, в итоге, получаются очень разные даже у сиблингов. Различия обусловлены различиями в представлениях детей о своих родителях.

Седьмой фактор можно назвать «экономическим», данный фактор одной природы с тем, что Фрейд называл «влечением к смерти», — я говорю о комфорте инфантильного существования. На первый взгляд, существование в роли «ребенка», то есть — еще ни за что не ответственного и еще не готового к столкновению с жизнью кажется очень удобным: изображай перед родителями немощного и послушного, и веди под их опекой беззаботное детское существование, полное игр и веселья. Но весь этот комфорт только на первый взгляд кажется таковым. Как нечто главное никогда не может быть адекватно заменено неким второстепенным, так и потеря статуса хозяина не может быть восполнена никаким комфортом и безопасностью. Исследование инфантильной психики без труда обнаружит, как навязчивое стремление инфанта к повышению своего статуса, так и глубокий комплекс неполноценности, вызывающий данную навязчивость. Доопределение ребенком своего сверх-Я фигурой «побежденного» родителя объясняет, как природу этого самого комплекса неполноценности, так и характер компенсации.

Надо сказать, что комфорт инфантильного существования в качестве объяснения причины стремления к инфантильному образу жизни является одной из самых сложных для анализа интеллектуализацией. Картинка инфантильного существования выглядит так естественно привлекательно и целесообразно, что анализанту не составляет труда обосновывать даже перед самим собой свое инфантильное поведение не страхом, а стремлением вести беззаботный образ жизни. Чтобы понять меру защищенности данной интеллектуализации достаточно сказать, что, так или иначе, ее поддерживают большинство стереотипов, так называемого «нормального» социального поведения. Иллюстративным фактом в данном случае является использование рекламщиками образа человека, для которого социальный статус и бытовой комфорт является конечной целью его деятельности, в качестве основного средства воздействия на потребителя.

NB. Здесь надо сделать следующий акцент. Образ «послушного родительской воле» это некая основа психической стабильности (в данном случае основой психической стабильности ребенка является доброжелательное отношения к нему фигуры «побежденного» родителя), из которой может вырасти кто угодно: и инфантильный невротик, и пассивный гомосексуалист, и бандит, и самурай, и чиновник, и священник. По сути, весь набор, как женских, так и мужских, невротических образов произрастает из образа «послушного родительской воле». Каждый образ безусловно подчинен некой родительской структуре, по отношению к которой он не хочет иметь собственной воли. Собственную волю человек, разумеется, имеет, куда же без нее, но направляет ее на создание и поддержание образа «послушного родительской воле».

Налаживая комфортные отношения с «побежденным» родителем, ребенок вынужден водрузить его фигуру на место своего сверх-Я, заплатив за это помещением в структуру своего идеала “Я” образа «послушного родительской воле». Однако проблемы с психикой у ребенка на этом не заканчиваются, а, скорее, только начинаются.

Стабилизация человеком своей психики после водружения им фигуры «побежденного» родителя на место своего сверх-Я.

Доопределение сверх-Я фигурой «побежденного» родителя решает многие психические проблемы ребенка: он восстанавливает состояние обладания матерью, одновременно, он получает контроль за агрессией «побежденного» родителя, избегая тем самым угрозы быть уничтоженным им. Но! Решив свои психические проблемы, ребенок зарабатывает себе онтологическую проблему, необходимость решения которой, в конечном итоге, и сводит его с ума.
Доопределение человеком своего сверх-Я фигурой «побежденного» родителя является для психики мощным дестабилизирующим фактором, который, соответственно, необходимо компенсировать для избежания серьезных психических проблем.

Помещение ребенком в структуру своего идеала «Я» представления о своей априорной социальной исключительности – действие, призванное стабилизировать психику после доопределения им своего сверх-Я фигурой «побежденного» родителя.

Водрузив на место хозяина своего мира фигуру «побежденного» родителя человек значительно осложняет себе задачу реализации собственной конечной причинности. Теперь, вместо того чтобы просто быть хозяином своих действий, человеку нужно найти возможность быть хозяином своих правильных действий, то есть, действий одобренных доопределенным сверх-Я. Если в полной мере не использовать воображение, то быть полноценным хозяином с одобрения хозяина невозможно: хозяин мира, равно как и его центр, может быть только один. На момент начала игры в «послушного…» человек еще не ощущает угрозы от этого действия, собственно, поэтому он и начинает эту игру. Ему кажется, что наличных средств будет достаточно для разрешения любых конфликтов, и что он всегда сможет прекратить эту игру, когда захочет.

Конфликт, закладываемый человеком при установлении над собой хозяина проявляется сразу. Установка на необходимость послушания не спасает психику от рефлекторной агрессии; «побежденный» родитель должен быть уничтожен с необходимостью. Однако ряд факторов, о которых я говорил выше, делают необходимым присутствие «побежденного» родителя на месте сверх-Я ребенка. Противоречие разрешается — проявлением, или актуализацией, в структуре идеала “Я” ребенка образа априорно исключительного социального явления.
Установка, разрешающая противоречие, звучит примерно следующим образом: «Я вынужден подчиняться тебе, потому что боюсь тебя, но зато я исключительный, а ты — обыкновенный». Благодаря этой установке у человека появляется свой мир, мир исключительных людей (детей), где он может чувствовать себя хозяином, а «побежденный» родитель остается хозяином мира «обыкновенных» людей (взрослых). Конфликт с «побежденным» родителем, таким образом, получает возможность разрешения.

Впоследствии, когда человек вдруг осознает, что окружающий его мир гораздо более опасен, чем ему представлялось и может уничтожить его — установка на послушание принимает желательный характер. Человек стремится спрятаться в образ «послушного…», как в детстве он прятался от опасности под одеяло.

NB. О предпосылках появления в сознании ребенка представления о собственной социальной исключительности я говорил в соответствующей статье. Здесь я только напомню, что переживание априорной социальной исключительности является атрибутом субъективности человека. Исходно, а следовательно – в норме, данное переживание бессознательно, — оно естественно присуще человеку как таковому. Нормальный человек естественно ощущает себя априорно исключительным, данное переживание не нуждается в каких-либо доказательствах; более того, сама необходимость доказывать свою априорную социальную исключительность унижает человека, а соответственно неприемлема для него.

Фактор, способствующий проявлению представления о собственной социальной исключительности в сознании ребенка, может быть только внешний, из себя человек не имеет возможности добыть ни саму идею о неком принципиальном отличии одного человека от другого, ни подтверждения данной идеи. Вывод о собственной социальной исключительности всегда избыточен по отношению к любому факту, подтверждающему данную посылку. В большинстве случаев таким внешним фактором выступает требование матери к своему ребенку: «Мой ребенок может быть только исключительным.»

К моменту возникновения необходимости компенсации ребенок подходит уже с доопределенным идеалом «Я». Данное доопределение, напомню, было связано с необходимостью соответствия требованиям матери.  Часто, представление о своей априорной социальной исключительности ребенок формирует, как раз, под напором требований матери, то есть, до начала доопределения своего сверх-Я. Поэтому, к моменту возникновения необходимости компенсации представление о своей априорной социальной исключительности оказывается уже совсем готово и, что называется, заряжено. Ребенок входит в конфликт с «побежденным» родителем будучи уже априорно исключительным социальным явлением с хорошо проработанной структурой данной исключительности.
В зависимости от исходных данных процесс сознательного формирования человеком представления о своей априорной социальной исключительности может иметь разный характер. Чем больше конструктивности и любви в отношении «побежденного» родителя к своему чаду, тем более спокойным оказывается его представление о собственной исключительности; в этом случае, оно имеет как бы необязательный характер. И наоборот, чем более деструктивен и агрессивен «побежденный» родитель к своему ребенку, тем более интенсивным будет процесс формирования его представления о своей априорной социальной исключительности. Само же представление, в этом случае, будет менее критичным и более агрессивным.

Из важных исходных данных нужно отметить отношение семьи ребенка к самой возможности деления людей на высших и низших, по некому априорному критерию. В семье где такая возможность допущена и открыто культивируется, представление ребенка о своей априорной социальной исключительности получается боле проработанным и артикулированным и, в известном смысле, более жизнеспособным. Можно сказать, что ребенок более органичен в патологической роли априорно исключительного социального явления, если над этим образом трудилось не одно поколение его предков. Отпрыски аристократических родов и творческих династий могут служить в данном случае хорошим примером.

NB. Необходимо сделать акцент на том, что человек является автором и представления о своем сверх-Я, и представления о своей априорной социальной исключительности. Выше я представил факторы, обуславливающие, как необходимость доопределения человеком своего сверх-Я фигурой «побежденного» родителя, так и возможность возникновения представления о своей априорной социальной исключительности. Но, как именно человек доопределяет свое сверх-Я и что именно выдумывает он на тему «Я — не от мира сего» данные факторы не объясняют. Создание данных психических конструктов сродни творческому акту, содержание которого предсказать невозможно. На то он и творческий акт, что нечто рождается впервые, как бы из ничего и вопреки всему. Относительно определенно можно сказать только то, что всю эту круговерть психических перетрубаций человеку необходимо удерживать в логике сохранения матери в собственности. Обладание матерью — это сверхзадача, определившая и необходимость женитьбы на ней и необходимость доопределения сверх-Я и необходимость дальнейшего доопределения идеала «Я» структурой, позволяющей чувствовать себя априорно исключительным социальным существом. Соответственно, эта сверхзадача определяет и процесс доопределения ребенком своего сверх-Я, и процесс следующего за этим доопределения идеала «Я». Каждый из данных процессов доопределения, помимо логики достижения собственных целей, должен еще оставаться в логике уже сложившегося алгоритма овладения матерью.

В связи с обсуждением факторов, участвующих в процессе доопределения человеком своего идеала «Я» необходимо упомянуть о принципе реальности, — факторе, который корректирует все, складывающиеся у человека, представления о мире, в том числе, разумеется, и его представления о себе и своих родителях. Принцип реальности можно совершенно законно рассматривать в качестве фактора, участвующего в создании обоих представлений, пусть хотя бы только в качестве источника критики.

Замещение в структуре идеала «Я» образа победителя на образ «исключительного».

Логика доопределения сверх-Я фигурой «побежденного» родителя требует изменения структуры идеала «Я»: в первую очередь, из нее должен быть выведен образ «победителя». Культивирование образа «победителя» противоречит цели доопределения сверх-Я фигурой «побежденного» родителя. Из соображений безопасности ребенок стремится не напоминать однополому родителю о его статусе «побежденного», образ победителя в этом случае ребенку играет против ребенка.

NB. В психоаналитическом исследовании комплекса Эдипа-Электры хорошо видно, что в представлении ребенка однополый родитель предчувствует, что побежден им в борьбе за любовь разнополого родителя, но точных доказательств не имеет, хотя и старается найти. И если найдет, то ребенку конец: он будет уничтожен «побежденным» родителем, как виновник всех его бед и несчастий.

Однако совершенно избавиться от образа победителя ребенок не хочет. Помимо переживания реализованной причинности, которое само по себе крайне позитивно, победа над однополым родителем несет на себе большую функциональную нагрузку обеспечиваю ребенку уверенность в обладании матерью, то есть разрешает базовый конфликт комплекса Эдипа-Электры. Выход из этой дилеммы оказывается чрезвычайно простым и часто уже под рукой: образ «победителя» оказывается может быть спрятан в образе «исключительного ребенка».

Понятие «априорной исключительности» будучи, по сути, тождественным понятию «априорно лучший», имеет внутреннее расширение «всегда лучший» (априорно, значит – всегда). Данное расширение делает «исключительного ребенка» непобедимым, потому что даже в случае проигрыша он все равно остается «лучшим».
«Исключительный» является в своем представлении, скажем так, более человеком, нежели обычный человек, и как таковой приобретает по отношению к обычному человеку статус «непобедимого».

NB. Понятие «априорной исключительности», как и любое другое бредовое представление, раскрывается по мере нарастания дефекта. По мере нарастания дефекта понятие «априорной исключительности» преобразуется в понятие «избранности». «Избранные» же о себе говорят, как о сошедших к людям с небес (посланных Богами) для того, чтобы те не потеряли ориентир своего развития из животного состояния. В данной логике «избранные» являются Богами, в отличии от «простых» людей.

Поясню эту мысль следующей очевидной аналогией: простой человек никогда не сможет победить «избранного» подобно тому как медведь никогда не сможет победить человека. Медведь может убить человека, но не победить его; «победа» — это исход борьбы двух людей, которым медведь, естественно, не является.
Для того, что быть «победителем» однополого родителя и не давить тому на самолюбие ребенку ничего, по сути, не нужно делать: достаточно оставаться в образе «априорно исключительного социального существа». В этом образе ребенок поднимает свой статус победителя до «априорного победителя», до победителя, которого победить уже невозможно, по крайней мере, «побежденный» родитель, являясь «простым человеком», лишается такого шанса навсегда. «Побежденный» родитель может уничтожить своего «избранного» отпрыска, но победить уже не сможет. Это позволяет «исключительному» не беспокоиться относительно возможности потери статуса «победителя», такая возможность исключается.

Образ «априорно исключительного…» оказывается безопасной формой для образа «победителя». В таком камуфляже образ «победителя» может существовать открыто, не боясь расправы «побежденным» родителем. Более того, в образе «исключительного» ребенок может нравиться «побежденному» родителю. Именно в этом случае, то есть, когда оба родителя принимают «исключительность» своего ребенка, этот образ отливается в мраморе.
Вбирая в себя образ «победителя» образ «априорно исключительного…» получает дополнительное наполнение, делающее его более устойчивым к критике, исходящей из принципа реальности. Теперь, устойчивость образу «априорно исключительного…» будет придавать, как восхищенный взгляд разнополого родителя, так и агрессия однополого. В представлении ребенка агрессия однополого родителя будет однозначно увязываться с его исключительностью. «Он злиться потому, что понимает, что я исключительный, а он обыкновенный и изменить это он не сможет никогда, — так будет думать мальчик глядя как орет на него возмущенный отец.

NB. Говоря о людях, прилагающих усилие для сохранения фигуры «побежденного» родителя на месте своего сверх Я, необходимо сказать о тех, кто прикладывает усилие для того, чтобы освободиться от своего сверх Я, доопределенного фигурой «побежденного родителя», по крайней мере, всячески демонстрирует наличие данного усилия. Беря во внимание, навязчивое и демонстративное стремление данных людей быть вне какого бы то ни было закона целесообразно назвать их «преступниками», от «преступающий закон».
Противопоставление «преступника» своему сверх-Я хорошо видно стороннему наблюдателю: оно проявляется в сознательном и демонстративном неприятии любых законов, начальников и командиров. Характерно, что своих командиров «преступники» называют «авторитетами», а законы, по которым существует их сообщество «понятиями»: данные филологические акценты призваны продемонстрировать, что они свободные люди и если подчиняются, то исключительно после своего собственного одобрения целесообразности принимаемых ограничений.

Для того, чтобы понять, как формируется психическая конституция «преступника» нужно учитывать, что, возводя фигуру «побежденного» родителя на место своего сверх-Я, ребенок бессознательно (естественно) уверен в своей безопасности. Данная естественная уверенность зиждется на том, что фигура, выбираемая ребенком в качестве хозяина собственной жизни, является именно родителем, то есть, объектом, на который ребенок легко проецирует ожидание материнской заботы и любви, которого он и сам, по большому счету, любит. На бессознательном уровне ребенок уверен, что конфликт с «побежденным» родителем — это некая игра, негативные последствия которой контролирует сам же «побежденный» родитель, естественно, в его в интересах.

Так вот, когда ребенок чувствует, что контролирует конфликт со своим сверх-Я, доопределенным фигурой «побежденного родителя, что «побежденный» родитель использует данную ему власть в его интересах, то в этом случае у него не возникает желания освободиться от своего сверх-Я, наличных возможностей оказывается достаточным для стабилизации психики. А вот когда, данные ожидания не оправдываются и главенство сверх-Я оборачивается акцентированным унижением, тогда ребенок восстает против своего доопределенного сверх-Я. Агрессивное и сверхмотивированное противопоставление «преступника» любой детерминации из вне, очевидно, есть явление данного «восстания» против уничтожающего его же сверх Я, попыткой вытеснить из сознания переживание угнетения собственной воли в результате своего акцентированного унижения «побежденным» родителем.
О наличии данного переживания говорит существование в субкультуре «преступников» института «опущенных», то есть, лиц, не имеющих собственной воли.

«Преступники» всячески и навязчиво подчеркивают априорность своего отличия от «опущенных», хотя фактически такого отличия нет: как первые, так и последние исходно представляют собой общую социальную группу «преступающих». Данное противоречие подчеркивает существование у любого «преступника» принципиальной возможности оказаться в стане «опущенных». Характерно, что данную возможность «преступники» называют «судьбой» (если «авторитетный преступник» по воле, например, тюремного начальства вынужден переместится в стан «опущенных», то «преступники» говорят: «Что ж поделать, значит судьба такая».), подчеркивая тем самым свое бессилие перед ней.

Противоречие между утверждением своего априорного отличия от того, кем можно легко оказаться разрешается, если предположить, что наблюдаемый процесс диссоциации – это процесс вытеснения человеком патогенного переживания из сознания; тогда все становится на свои места. Патогенным переживанием в данном случае является, как раз, переживание потери собственной воли перед могуществом доопределенного сверх-Я. Изображение своего априорного отличия от не имеющих собственной воли является ритуалом, который по бессознательному сценарию «преступника» гарантирует невозможность повторения когда-то пережитого им состояния безволия.

В той или иной степени «преступник» есть в каждом человеке. Являясь возможностью, хоть и не самой лучшей, решения конфликта с доопределенным сверх-Я, преступающий и должен быть в каждом человеке. Другое дело, что у подавляющего числа людей данная структура находится под контролем «принципа реальности», который четко разграничивает «запретные» и «запрещенные» переживания. В психотическом варианте, когда голос принципа реальности становится не осознаваем, данное различие пропадает. В этом случае «преступник» уже не может отличить страх, вызванный возможным наказанием исходящим от доопределенного сверх-Я, от страха перед совершением поступка разрушающим его собственную человеческую природу. И тот и другой страх однозначно воспринимается им, как символ его собственной ничтожности. Собственно «преступником», на бытовом уровне, мы называем, как раз, человека, создающего в себе возможность совершения аномального для человеческой природы поступка.

Изменение структуры психодинамических отношений между человеком и его не-Я.

Изменение структуры психодинамических отношений между человеком и его не-Я обусловлено появлением в структуре не-Я образа «победителя». По сути, в не-Я оказывается важнейшая структура идеала «Я».
Образ «победителя» становится центральным и главным объектом не-Я, подчиняющим себе все, существовавшие до него, структурные элементы не-Я. Логика существования конкретного воплощения данного образа становится доминирующей.

За счет расширения идеала “Я” в не-Я, бессознательные содержания получают доступ к сознанию человека. Отказавшись от сознательного контроля над образом «победителя», человек отдает этот контроль на откуп бессознательным содержаниям, именно они начинают диктовать человеку как именно должен быть наполнен образ «победителя».

С момента вытеснения структуры идеала “Я” (образа «победителя») в не-Я, идеал “Я” и не-Я начинают путаться у человека: вытесняемые бессознательные содержания вдруг становятся вместилищем истинных ценностей, а идеалы, напротив, теряют в цене.
С появлением в структуре не-Я фигуры «победителя» основное противоречие существования человека в мире получает неожиданную надежду на разрешение, что, соответственно, усиливает психическую динамику между человеком и его не-Я.

Реализация запретных побуждений, царящих в не-Я, очень похожа на возможность абсолютного своеволия, потерянного человеком когда-то. Это кажущееся сходство делает реализацию запретного, вполне подходящим объектом для бессознательной проекции человеком возможности разрешения основного противоречия своего существования в мире. С появлением не-Я, особенно с появлением в структуре не-Я фигуры «победителя», человеку начинает казаться, что только страх мешает ему стать тем, кем он является на самом деле.

Надо акцентировать внимание на том, что формирование не-Я происходит под воздействием страха, — это очень важный момент в понимании отношения человека с областью вытесненных переживаний. Если этому страху не придано социально желательное оформление, в виде например «страха Божьего», то вытесняя свои запретные побуждения человек кажется себе просто трусом и ничтожеством. Реализующий запретные для человека побуждения, напротив, представляется ему, если не Богом, то кем-то около того, составляя тем самым его идеал «Я». И если бы не активность принципа реальности, предчувствующего, что не-Я является только кажущейся возможностью реализации конечной причинности, то человек в поиске свободы пустился бы во все тяжкие. Что, к слову сказать, и происходит, когда голос принципа реальности поглощается мраком сумасшествия.

Усложнение структуры идеала «Я»; образование «инфантильного идеала Я».

За стабилизацию своей психики, после водружения фигуры «побежденного» родителя на место своего сверх-Я, ребенок платит усложнением своего идеала «Я». В идеале “Я” появляются две новые темы: тема необходимости послушания и тема собственной социальной исключительности. Идеал Я, усложненный этими новыми темами можно назвать «Инфантильным»: если он перестает контролироваться человеком на предмет реалистичности, то последний с неизбежностью становится инфантильным невротиком.

Появившиеся темы, если не усиливают, то уж точно не противоречат основному лейтмотиву идеала “Я”– образу, дающему ребенку возможность удерживать мать в собственности. Данная тема является смыслом появления идеала Я, соответственно, все привходящие темы будут ей подчинены.
Культивирование «инфантильного идеала» становится для ребенка решением всех актуальных проблем, вызванных его борьбой за обладание матерью. Кроме сохранения непосредственной связи с матерью данный идеал позволяет ребенку, как нейтрализовать «побежденного» родителя, для девочки — это одно и то же лицо, так и стабилизировать свою психику относительно доопределенного «сверх-Я».

Стараясь соответствовать «инфантильному идеалу», ребенок стабилизирует все перечисленные вызовы. С этого момента и до появления возможности инцеста с «покоренным» родителем, начинается латентный период развития области «не-Я».

NB. Обе новые темы несут в себе разрушительный потенциал: ни образ «послушного родительской воле», ни образ «исключительного социального явления» без негативных последствий для психики вне родительской среды культивировать нельзя. Данный потенциал проявит себя позже, после выхода ребенка из родительской среды («родительский аквариум») в среду доминантного противостояния, когда его неудачи и горе будут нести окружающим повышение их социального статуса, а победы и счастье понижение (в родительском «аквариуме» все, наоборот).

NB. Надо акцентировать внимание на том, что человек интуитивно отторгает определение «послушный родительской воле». Послушание, подчинение, покорность — все эти определения противоречат рефлекторному восприятию человеком своей сущности. Для того, чтобы принцип реальности человека пропустил возникшую потребность в послушании «побежденному» родителю она упаковывается в формулировку «воспитуемый любящим родителем». В таком качестве оно и присутствует в его сознании. Многие люди с гордостью говорят, что они «воспитанные».

Человек интуитивно предчувствует в определении «воспитуемый…» наличие расширения «послушный (подчиненный, покорный)…» и контролирует его, подменяя на «избранный». В психоанализе данный контроль виден очень хорошо. Анализант с готовностью объясняет свое «покорное поведение» тем, что она «воспитанный человек», а посему не может отказать начальнице, когда та игнорирует трудовой кодекс в самой оскорбительной форме. Анализант стремится уйти от корректной формулировки проблемы, а именно от того, что она боится и всячески избегает конфликта с начальницей. Но вместо того, чтобы сказать: «Я так боюсь конфликта с начальницей, что готова делать все что она скажет». Анализант говорит: «Ну, не буду же я ругаться как базарная баба, я все-таки воспитанный человек; мне легче сделать как она велит, в конечном итоге, ей виднее».
Анализант ценит свою «воспитанность», для него она является атрибутом аристократичности (избранности) своей натуры.