На психоаналитической сессии анализант погружается в свое подсознание (предсознание) – контекст происходящего с ним.
NB. Строго говоря погружение происходит в предсознание, но так как предсознание является ближайшим к сознанию слоем подсознания во избежание терминологической перегрузки текста я буду использовать термин «подсознание».
Представленные ниже примеры психоаналитических сессий помогут детально рассмотреть процесс погружения анализанта и психоаналитика в подсознание анализанта. Без психоаналитика такой «дайвинг» проделать невозможно.
Войти в подсознание можно через контекст происходящего (у происходящего всегда есть контекст). Погружение в подсознание происходит путем перевода обнаруженного контекста в текст; после такого перевода у нового текста сразу обнаруживается свой контекст, который, в свою очередь, можно тоже перевести в текст со своим контекстом и т.д. Проблема в том, что слова в которые облекается открывшийся контекст должны быть нужными анализанту (правильными), а их не так то просто найти; в союзе с психоаналитиком эта проблема решается проще, нежели без него.
Погружение в подсознание целесообразно совершать опираясь на текст сновидения (сновидение переведенное анализантом втекст), и это абсолютно логично, так как сон является непосредственной картиной подсознания (во сне человек видит происходящее в его подсознании не опосредованно). Легче всего процесс погружения в подсознание происходит с опорой на актуальное сновидение (сновидение приснившееся в день психоаналитической сессии). В этом случае происходящее на сессии помогает психоаналитику понять представленное анализантом сновидение, а представленное сновидение помогает понять происходящее на сессии – два актуальных текста (текст сновидения и происходящее на сессии) расшифровывают друг друга.

Пример первый (подсознание против анализанта).
Этот пример показывает как только благодаря снам удалось преодолеть «идею» анализанта относительно самого себя и попасть в его подсознание. Сессию анализант начал с того, что его подсознание наполнено инцестуальными фантазиями, в подтверждение чего он представил два сновидения, приснившихся ему накануне.
«Я веду маму в наш дом (дом, купленный мною для нее или что-то в этом роде) дом находится в пригороде СПб и воспринимается мной как престижный, кажется, что нам там должно быть хорошо. Но к моему огромному разочарованию я вижу старый деревенский дом, но самое неприятное открытие ждет нас внутри, навстречу нам выходит форменная бомжиха, пьяная и вонючая и я понимаю, что их там целая семья и что они тут давно обжились. Я разочарован и почти подавлен несмотря на то, что бомжиха совсем не агрессивная и готова свалить».
«Я на какой-то вечеринке. Мне нравится красивая брюнетка, но она демонстративно меня игнорирует. Я понимаю, что мне надо как-то себя поставить по-мужски и иду в буфет, там я заказываю окрошку (мне почему-то кажется это очень мужественным жестом), буфетчица – тетка с большими буферами, смотрит на меня почти презрительно, в ее взгляде читается «еще одно чмо на мужчину претендует», но я игнорирую и начинаю поедать окрошку».
Я обратил внимание анализанта на отсутствие в его снах темы инцеста. В обоих снах речь идет о мужской несостоятельности анализанта: в первом сне он безуспешно пытался организовать матери спокойную и статусную жизнь в коттеджном поселке под Петербургом, во втором сне акцент на мужской несостоятельности анализанта еще сильнее – пытаясь поставить себя «мужиком» анализант не нашел ничего лучшего как заказать в буфете окрошку (презрительный взгляд буфетчицы своеобразная «вишенка на торте»).
Преследующие анализанта инцестуальные фантазии это скорее притягивающая (пугающая, но притягивающая) его идея о себе, нежели реальное сексуальное побуждение. Я уже не раз говорил, что одним из важных факторов, определяющих навязчивость инцестуальных побуждений, является противостояние с однополым родителем.
(«Для психики инцест не является безусловно негативным переживанием, более того, инцест неосознанно привлекает человека по целому ряду пунктов, в этом проблема вытеснения инцестуальных фантазий. Главное, что неосознанно привлекает человека в инцесте – это возможность эффективного противостояния подавляющей его агрессии, исходящей из его же сверх-Я. Присутствующая возможность инцеста с матерью позволяет юноше легче переносить давление отца на свое самолюбие. Та же мысль, только наоборот, греет и девушку в конфликте с матерью. Чем агрессивнее однополый родитель, тем активнее инцестуальные фантазии в бессознательном ребенка»).
В анализе это видно особенно хорошо. Психоанализ – это идеальное место для такого рода противопоставления, а психоаналитик – это, в этом смысле, идеальный «отец» — ему можно как отцу бесконечно рассказывать о своем желании «трахнуть» мать, по некоторому совпадению его женщину. Каждое такое откровение приносит облегчение самолюбию анализанта (стабилизирует на какое-то время его психику), но в силу того, что психоаналитик не отец, а «как отец», процесс «плевания в папу» становится навязчивым, а соответственно и почти резистентным к критике (на сомнение аналитика относительно согласия на инцест другой стороны у анализанта всегда есть «неопровержимый» аргумент вроде «она безусловно хочет меня, иначе она не раздевалась бы при мне»).
Услышав все это анализант сказал, что я не прав и достал из рукава «джокер» — сон который он сначала не хотел рассказывать «по этическим причинам».
«Я как будто оператор смотрю через камеры на сцену в фильме. В ней женщина, по сюжету мать, в диковинных кожаных одеждах призывает сына к инцесту (своеобразный обряд посвящения в некое элитарное общество), а сын, тоже в диковинных одеждах (чем-то похож на Джека-Воробья) говорит, что он моряк и ему надо в море. Потом он садится на велосипед и едет за медом, ему хочется меда, но у него ничего не получается – он давит ульи своим велосипедом, но воспользоваться медом мешают злые пчелы (впоследствии анализант уточнил, что периодически он становился этим самым «Джеком-Воробьем» и повествование шло от первого лица). Потом картинка меняется, я вижу себя смотрящим порно на компьютере (анализант уточнил, что он очень увлечен происходящим на экране), сзади подходит мать; я в перепуге хочу выключить компьютер, но она говорит, что-то типа: «Чего ты испугался, смотри если хочешь!?», — и уходит».
Я уточнил, было ли порно инцестуальным, оказалось, что порно было совершено обычным – «классический трах мужчины и женщины без всяких извращений».
Даже поверхностный анализ представленного сновидения говорит о противопоставленности анализанта инцестуальному сценарию отношений с матерью. В первом эпизоде «Джек-Воробей» прямо отказывает матери в сексуальной инициации. В этом эпизоде интересно противопоставление обряда сексуальной инициации (символического обретения элитарного статуса), и добычи меда — попытке получить некое чувственное наслаждение (мед может бы и едой и лекарством, но в любом случае это вкусная еда и вкусное лекарство); интересен, собственно, выбор анализанта – он выбирает чувственное наслаждение. Интересно и то, что анализант не получает ни того, ни другого – во сне он явно не «пасечник», мед он собирает крайне не технологично и агрессия пчел вполне предсказуема. Через абсурдность метода сбора меда в сознание анализанта пробивается его интуитивная критика своего мужского поведения при общении с женщинами; более развернуто данная интуиция представлена в двух предыдущих снах. Об этом же говорит и перетекание «сбора меде» в увлекательный просмотр порно (чувственное удовольствие как бы доопределяется). Во втором эпизоде сна противопоставление естественной сексуальности анализанта инцестуальному сценарию отношений с матерью подано «от обратного» — если в первом эпизоде анализант отказывался от инцестуального приглашения матери, то во втором мать сама делегирует ему его естественную сексуальность, отказываясь таким образом от всяких сексуальных претензий на него (характерно, что после слов поддержки мать уходит). Сон показывает, что анализант имеет неверное представление о матери – она совсем не против его нормальных сексуальных побуждений.
Предложенный мной анализ сновидений не показался анализанту абсурдным, он на некоторое время задумался и сказал: «Может и действительно я накрутил с инцестом. Недавно я был у мамы, в очередной раз пытался показать ей какой я замечательный, рассказывал ей о своем фильме, но она как-то странно смотрела на меня, очевидно ей было неинтересно, то что я говорю, а…ну, да – в ее глазах была жалость, она меня почему-то жалеет… или ей скучно со мной, не пойму».
Далее разговор пошел о недавнем свидании анализанта с девушкой (свидание окончилось для анализанта очередным фиаско и он не знал, как подступиться к проблеме, по его сценарию он не должен коротать свою жизнь в одиночестве, ведь он такой талантливый). Из этого рассказа было видно, что анализант пытается покорить девушку рассказом о свой исключительной одаренности (его одаренность действительно подтверждена некоторым творческим продуктом), по его подсознательному сценарию, этого должно быть достаточно для того, чтобы девушка потеряв голову от счастливой перспективы начала бороться за него как за самый ценный приз всей свой жизни. Из рассказа анализанта легко вычитывается, что он слишком увлекается своим образом «гения», он в него буквально впадает (даже легкого женского внимания для анализанта оказывается достаточно, чтобы он начал ей вещать о неуловимых обычными людьми контекстах арт-хаусного кино, к режиссёрам которого он, безусловно, принадлежит). Анализант вроде бы и сам понимает, что ведет себя неадекватно (собственно, это именно он с некоторым недоумением заметил, что «буквально впадает в образ «гения» на свидании с девушкой), но делать с этим особо ничего не хочет, — нет, говорит, что хочет, но я вижу, что, по крайней мере, на данном этапе анализа, образ «гения» находится у анализанта вне зоны критики. Он скорее подвергнет остракизму девушку, не реагирующую должным образом на его образ, нежели усомниться в том, что гениев должны любить все, а девушки так вообще за счастье.
Я обратил внимание анализанта на конгруэнтность истории о свидании с матерью и истории о свидании с девушкой. В обоих случаях он настойчиво, но безуспешно пытается привлечь внимание — в первом случае матери, во втором случае девушки – своей одаренностью (априорной социальной исключительностью). На первый взгляд обе сцены из театра абсурда, но это только на первый взгляд, в каждом абсурде есть внутренняя логика, для ее постижения нужно только знать содержание наблюдаемого «спектакля». Примерно зная фабулу (все невротические сценарии так или иначе направлены на удержание «уходящей матери») я предположил, что анализант здесь предстает главным героем пьесы под названием «Любая женщина должна быть счастлива быть матерью гения». Навязчивость роли «гения» обусловлена страхом потери матери (пока анализант «гений» мать его не бросит, а если и бросит, то он сразу найдет себе другую мать «да еще получше»), главный месседж этого действа адресован именно ей. Проблема, видимо, в том, что данная установка не работает – и матери скучно и грустно на него смотреть и девушка не жаждет обладать таким «призом» — соответственно, анализант не может избавиться от перманентной тревоги за свою судьбу (ребенок может остаться без матери, один на один с агрессивным и непознаваемым миром). Последний сон показывает, что именно страх потери матери мешает ему пробиться к своей нормальной сексуальности, которая где-то очень близко в подсознании.
В этой связи интересной представляется хоть и надуманная, но все же устойчивая идея анализанта о присутствии в его подсознании инцестуальных фантазий. Строго говоря, инцестуальные фантазии в каком-то состоянии и на какой-то глубине в подсознании анализанта конечно же присутствуют, активные гомосексуальные побуждения – повод для обращения ко мне за помощью, говорит о том, что они должны быть. Надуманность проблемы относится не к наличию инцестуальных фантазий в подсознании анализанта, а к их активности – когда анализант говорит об атакующих его из подсознания инцестуальных фантазиях, он принимает желаемое за действительное. Что же может быть желательного в атаке инцестуальных фантазий? Можно предположить наличие, как минимум, двух факторов: о желании анализанта «плюнуть в папу» я говорил выше, в качестве второго фактора выступает желание заинтересовать психоаналитика своим случаем — приобрести в лице психоаналитика(психоанализа) некую материнскую структуру, заинтересованную в изучении такой сверх аномальной психики (схема конгруэнтная схеме овладения матерью – «У гения мать будет всегда »).
В завершении сессии анализант сказал, что, действительно, сколько себя помнит пытался смириться с отсутствием матери и сменой «отцов», но как ему казалось он справился с этой проблемой, но оказывается, что нет и что теперь делать он не знает. «Надо делать психоанализ, — ответил я, — Вы пытались вытеснить проблему потери матери, но образ «гения» это не очень эффективный способ вытеснения, а главное – очень затратный. Нужно погрузиться в проблему, допустить ее до сознания, и посмотреть чем, собственно, так опасна потеря матери. Может сложиться так, что мать вообще потерять нельзя, что все это только фантазии трехлетнего мальчика, которые он почему-то до сих пор эксплуатирует».
Тема потери матери оказалась более чем актуальной для анализанта, на следующую сессию он принес сон показывающий что в его представлении о своей матери есть своеобразная «запретная комната» — мысль о ее априорной деструктивности по отношению к нему.
«Сон начинается как черно-белый. Я вижу себя на кухне, что делаю не помню. Рядом мама, стоит полубоком и смотрит в окно. От мамы веет холодом и я чувствую, что она злая; она злиться может быть даже не на меня, но мне страшно и хочется уйти. Потом сон становится цветным. Я вижу себя перемещающимся над Москвой в кабинке по канатной дороге. Вид очень красивый, я лечу над центром города. Дело происходит вечером или ночью, Москва красиво подсвечена, в общем, красиво. Мне хорошо и свободно, я восхищаюсь видом. Потом я оказываюсь в Кремлевском Дворце на большой площадке перед роскошной золотой дверью в какой-то зал, я знаю, что за этой дверью находятся помещения, где работает Путин. Возле двери недобрый охранник, что-то сказал мне о правилах поведения, но выгонять не стал, и в целом не был удивлен моим присутствием. Я был в некотором недоумении, не знал, что делать, но чувствовал я себя неплохо, от всего этого величия веяло покоем и надежностью. Неожиданно появилась шумная компания, многих из которых я знал по дворовым детским компаниям. Они меня узнали и радостно приветствовали, судя по всему, они здесь уже освоились. Знакомый парень, неагрессивное хулиганье, как я помню, начал мне что-то объяснять по поводу того как здесь надо себя вести, мне стало еще спокойнее».
Этот сон определил ход течения последующего анализа.

Пример второй (погружение в подсознание помогло анализанту понять, что стоит за его навязчивым побуждением совершить каминг-аут).
Сессия началась с микроконфликта – анализант первый раз за весь свой длительный анализ забыл об оплате. Когда я напомнил ему, что сегодня сессия оплаты, анализант, как бы шутя (он всегда переходит на стеб, особенно когда говорит на болезненные темы) сказал, что у него какое-то странное ощущение, что он платить не должен; всегда важно с чего начинается сессия. Затем анализант рассказал сон.
«Мои родители уехали на пмж в Австралию, как они там оказались я не знаю, во сне они уже счастливые граждане Австралии. Они зовут и меня переселиться к ним, я откликаюсь на их предложение. «Почему бы и нет, — подумал я, новая площадка для бизнеса – это всегда интересно». И вот я на площади, где скопились желающие получить австралийское гражданство (кажется, что со мной и вся моя семья). Мне эти люди неприятны, сразу видно, что они не обезображены интеллектом. Надо сказать, что все происходящее начинает напоминать большой праздник: погода прекрасная, все такие яркие и радостные, чуть ли не счастливые. Неожиданно появляется ведущий церемонии, оказалось, что разыгрывается лотерея, в которой главным призом будет австралийская грин-карта, и я вроде как тоже участвую. Радостный ведущий объявляет меня победителем и с такой же радостью добавляет, что для получения гражданства мне надо еще подождать три года и еще какие-то условия. Все за меня счастливы, но я жутко унижен и этими дополнительными условиями, и этим восторгом окружающих – все это говорит, что я должен быть безмерно счастлив, что мне выпала честь стоять в очереди за гражданством не пять лет, как стоят остальные, а всего только три года, как будто я какое-то чмо безродное. В оскорбленных чувствах я отказываюсь от этого «подарка».
Анализант продолжил сессию с рассказом о непонятном внутреннем конфликте, накрывшем его накануне: его вдруг стала раздражать его «правильность» и «нормальность» — качества, которыми он всегда гордился, начали унижать его. Неожиданно он осознал, что действует в рамках навязанной ему непонятно кем нормативной модели, что он хочет жить как-нибудь по-другому, но не может вырваться из этой модели, — она почти мистическим образом преследует его — как бы он ни старался жить по-своему его не покидает ощущение, что он действует по стандартным лекалам. Намедни он чуть с ума не

сошел от этого; последней каплей стала его попытка уйти от своих отцовских обязанностей в мир любимых компьютерных игр и праздного шатания от телевизора к холодильнику. Никакого облегчения он не почувствовал, хотя действовал почти как мечтал. В тот момент его охватила паника. В отчаянье он решил объявить домашним что он гей. По представлению анализанта для освобождения от пут он почему-то должен шокировать своих домашних своим «истинным» обличием. Я предположил, что адресатом его агрессии по всей видимости является отец, источником закона и правил всегда является отцовская структура. Услышав это анализант подтвердил, что именно отцу он «так и залепил бы эту новость прямо в рожу». Потом состоялся примерно следующий диалог:
— анализант – Видите, вот я и опять гей, все вернулось на круги своя, вот и весь ваш психоанализ (три года назад анализант обратился ко мне с проблемой гомосексуальных навязчивостей, во время анализа они перестали его беспокоить и вот теперь, анализант говорит, что они вернулись)
— Я – Похоже, я сейчас должен ответить за всех отцов, которые ответственны за то, что Вам плохо, но я тут, кажется, ни причем. Заметьте, что в вашем «каминг-ауте» нет сексуальной составляющей; открыто объявив себя геем вы стремитесь вырваться из некого унизительного положения. По-моему, памятуя последние сессии, Вы стремитесь решить главную проблему инфантилизма – как стать «взрослым», хозяином своей жизни, оставаясь «послушным ребенком»; очень характерно, что первое желание, пришедшее к вам в голову после освобождения от правил, было желание поиграть. Став «плохим ребенком», ваш каминг-аут представляет собой, по-видимому, именно это Вы не перестаете быть ребенком, и Вы это предчувствуете, отсюда и ощущение тупика. Ваш сон в этом смысле очень показателен: родители приглашают Вас в пространство некой счастливой и беззаботной жизни, а Вы хотите попасть туда для того, чтобы поработать; во сне Вас не интересуют удовольствия, Вас интересует самореализация. Потому, повторюсь, ваше побуждение объявить себя геем не про секс, раньше было про секс, а сейчас нет. Кстати, и это тоже очень характерно, Вы решили объявить себя геем, хотя Вы не гей, с некоторой натяжкой вас можно было бы назвать «би», статус гея Вы хотите себе присвоить совершенно волюнтаристски. Зачем, скажите, Вам ставить себя и своих близких в сложное положение, а жизнь их всех резко осложниться после того как Вы объявите себя геем, назад, понятное дело, эти слова Вы уже не вернете?! Зачем все это если Вы не гей,… разве что из чувства протеста — в Вас говорит оскорбленное самолюбие и сон как раз об этом.
Анализант подтвердил, что действительно стал в последнее время очень раздражительным: «Меня всё, все и вся оскорбляет, — сказал он с некоторым вызовом». Здесь я предположил (у анализантов с нарциссической психикой всегда присутствует такое расширение, с разной долей критичности, но присутствует всегда), что забывчивость анализанта относительно сегодняшней оплаты имеет символический характер, возможно, она говорит о существовании некого подсознательного сценария, по которому, он вообще платить не должен. «Да, — подхватил анализант с деланным, но не агрессивным высокомерием, — именно, — это Вы мне должны платить, за то, что имеете счастье анализировать такую уникальную психику, как моя. Сколько Вы сделали своих открытий, пока возитесь со мной, небось обогатил я вашу науку?!».
К некоторому удивлению анализанта я поддержал его нарочито агрессивный выпад отметив, что наконец-то мы можем наблюдать его нарциссизм в «прямом эфире», что само по себе, конечно же, не может не радовать, — целью психоанализа является, как раз, прорыв бредовых представлений из подсознания в сознание. Кроме того, высказанные претензии, в первую очередь, конечно же, их спонтанная некритичность, говорит о повышении доверия анализанта к анализу, что опять же не плохо – укрепление рабочего альянса всегда хорошо.
Приятие мной прорвавшейся агрессии анализанта сподвигло его на закрепление успеха. «Ну, раз я такой молодец, — сказал он, — расскажу Вам сон, который я не хотел рассказывать.
«Я вижу себя на каком-то новогоднем корпоративе, там присутствуют мои родители. Мероприятие похоже на какой-то замшелый официоз типа проводов на пенсию: все едят и пьют с кислыми рожами, кто-то периодически толкает тост. Мне очень скучно и хочется уйти, но я вроде как должен отбыть там повинность. Однако я знаю, что мне обязательно нужно в двенадцать часов быть дома, чтобы встретить новый год со своей семьей, я знаю, что меня там ждут жена и дети, и мне приятно думать о празднике с ними. Неожиданно я понимаю, что новый год давно уже наступил, а мне никто не позвонил и не предупредил (позвонить мне почему-то должна именно жена). Я жутко раздосадован, встретить новый год в кругу семьи мне почему-то крайне важно; весь в обиде я иду в какой-то клуб (типа элитный), где меня ждет мой приятель гей. Он очень мил и приветлив, я даже отмечаю, что он похорошел. В клубе много народа, все достаточно пафосно, даже с некоторой претензией на утонченность, но одновременно от всего тянет какой-то искусственностью – люди не люди, а манекены какие-то, глаза у всех пустые, почти мертвые; мне становится невыносимо противно я хочу уйти и вроде даже как ухожу, но опять накатывает недоумение – почему жена не позвонила мне перед новым годом и не поинтересовалась где я».
Я поинтересовался причиной нежелания анализанта рассказывать сон, он ответил, что не знает — «просто не хотел и все». «Может быть потому, что сон говорит о том, что центром притяжения для Вас является жена и дети, а не родители и тем более не гей клуб, — уточнил я свою мысль. Во сне этот момент акцентирован – семья это для Вас пространство жизни (настоящего праздника) в отличии от пространства «родительского официоза» и клубного пространства из которых тянет смертью. Сон ставит проблему ваших взаимоотношений с женой (именно она почему-то должна организовать ваше присутствие в кругу семьи, а вы только недоумеваете почему она этого не сделала), что опять же говорит о надуманности вашего каминг-аута, как впрочем и избыточности вашей агрессии в мой адрес!»
Да, действительно, хотелось Вам выговорить что-нибудь, — иронично парировал анализант, — но похоже Вы опять правы и мой каминг-аут все же не про секс. Я даже уверен, что не про секс – я тут с одним парнем встречался, об этом я вообще не хотел говорить, познакомились в интернете, что-то меня накрыло, дай думаю схожу пообщаюсь по старой памяти может отпустит. Говорю ему, только для поболтать, он вроде бы «да, да, конечно», а потом полез минет делать, а мне что-то так страшно стало, страшно и противно. Говорю ему «отвянь, мол», а он не унимается, тут мне совсем стало хреново, я ему высказал и ушел. Иду и думаю «доанализировался» … вот такой печальный случай. Ну, и что теперь делать?!». «Что делать?! Психоанализ!, — стандартно ответил я».
Я закончил сессию обратив внимание анализанта на то, что он по-прежнему пытается табуировать тему своей агрессивности. Очевидно, что он полон агрессии (его «каминг-аут» — это чистая агрессия в адрес отца), но не хочет этого признать. Он не хочет признавать, что может быть агрессивным по отношению к другим даже потенциально – такая возможность унижает его (по его подсознательному сценарию он настолько выше всех людей (ему настолько все равно на окружающих), что те просто не способны вызвать в нем агрессию).
NB. Эта тема уже всплывала в анализе, причем, совсем недавно. Тогда я тоже акцентировал внимание анализанта на отторжении им наличия у себя агрессивного потенциала. Речь на той сессии шла об эпизоде из его раннего детства, который, по мнению анализанта, говорил о равнодушии его матери к нему. Когда я спросил о сути конфликта, анализант рассказал, что отнимая у мальчика его машинку он больно укусил того за спину, мальчик заплакал и свалился в канаву с грязью, подбежала мамаша мальчика и начала орать, а мать анализанта вместо того, чтобы защищать его встала на сторону укушенного. Я заметил, что в детстве анализант был еще достаточно агрессивным (с каким же остервенением анализант отнимал чужую машинку, чтобы еще и больно укусить беднягу, да еще и за спину), на что анализант, к моему удивлению, ответил, что это совсем не агрессия, что он не может быть агрессивным, что это только его непомерный эгоцентризм. Я понял, что подмена анализантом понятия «агрессия» на понятие «эгоцентризм» симптоматична для него – его представление о себе отторгает возможность быть агрессивным, — что и не преминул до него донести. Интересно, что с этого момента агрессивность анализанта начала нарастать особенно заметно, и, самое главное, у него появились реакции оскорбленного самолюбия – это верный признак перехода болезненного состояния психики с психотического на невротический уровень (шизофреника оскорбить практически невозможно, окружающие люди для него как собаки).

Пример третий.
В начале сессии анализант рассказал сон.
«К моему участку вплотную примыкает участок, где стоит огромный и очень красивый в архитектурном отношении собор, я знаю, что это знаменитый собор, какого-то знаменитого архитектора. Одним словом, я понимаю, что могу присоединить к себе этот участок, а вместе с ним и церковь, без всяких проблем практически «на халяву». В нетерпеливом предвкушении я вхожу в храм и к своему жуткому разочарованию вижу, что внутри он давно уже отстойная помойка, здесь важен даже не объем разрушений а их качество – вокруг какая-то непреодолимая мерзость, кажется, что молиться здесь нельзя уже будет никогда. Это впечатление усиливается, когда я вижу, что к дальней апсиде храма присоединен торговый центр, а на хорах располагается казино. Я жутко разочарован и не могу поверить, что счастье вот оно в двух шагах (имеется в виду высокий социальный статус в виде собственности на знаменитый храм), но оно абсолютно недостижимо».
Затем разговор пошел о матери анализанта, точнее о ее несоответствии искомому представлению анализанта о ней. Анализант сетовал на то, что поведение матери мешает ему видеть в ней богиню, чего он очень хочет: она ведет себя абсолютно не «статусно», рассказывает ему истории из своего детства, свидетельствующие о полном отсутствии у нее гордости и чувства собственного достоинства. Из ее семейных рассказов следует, что предки анализанта «полные уроды», и соответственно его «генетика» хуже некуда. Постепенно анализант основательно ушел в проблему поиска объективного основания для своей априорной социальной исключительности. Я обратил внимание анализанта, что представленный сон им сон не совсем про это. Во сне приобретаемый им собор именно знаменитый, кроме того созданный опять же знаменитым архитектором, что говорит о том, что его покупка добавила бы анализанту статус автоматически – во сне не о статусе дело. Сон показывает, что анализанту важен не статус, а невозможность молиться (во сне сделан акцент на том, что собор безвозвратно осквернен) в соборе – при обследовании собора в нем открывается некая глубина запустения, апогеем которой является казино. Я предположил, что анализант уводит какой-то материал из анализа – начиная свой рассказ о невозможности увидеть в матери богиню (невозможности молиться в соборе) он уводит анализ в сторону статуса матери, хотя сон развивается в сторону невосстановимой порочности храма. Подумав анализант сказал, что действительно есть одно воспоминание, которое пришло ему в голову вчера вечером, но о котором он не хотел сначала говорить.
Рассказанный далее эпизод всплывал в анализе неоднократно, по мере накопления сил анализант постепенно входил в его запретную глубину. Изначально (в первой версии) конфликт строился на том, что анализант увидел неожиданное превращение матери из образа «ангела» в образ «сумасшедшей бабы», постепенно, по мере прохождения анализа, в образе этой «сумасшедшей бабы» все больше проступала сексуальная компонента: в какой то версии анализант вспомнил, что она была в тот момент в ночнушке на голое тело, в следующей версии, после пощечины пьяного отца мать театрально упала, при этом у нее обнажились гениталии (которые она и не думала прикрывать). На этой сессии он вспомнил, что она вдруг стала перед отцом играть готовую на все рабыню. Наблюдая за рассказом анализанта я предположил, что увиденное его тогда возбудило (было видно, что на слове «рабыня» анализант вступил на запретную территорию), анализант отвечал утвердительно, добавив, что он подсматривал за продолжением этого сексуального действа в спальне родителей, и мастурбировал при этом.
Я резонно предположил, что «божественный» образ матери помогает ему вытеснять образ «порочной матери», и что очевидно ему это сложно делать именно сейчас, возможно потому, что именно сейчас ему сложно справиться со своим инцестуальным возбуждением. Это предположение позволило увидеть механизм вытеснения инцестуального возбуждения — «мать должна быть богиней», под несколько другим углом. Анализант сказал, что инцестуального возбуждения он не ощущает, но в последнее время у него, действительно, резко повысилась сексуальная возбудимость и он к своему удивлению захотел секса с женой, а она, к его еще большему удивлению, была совсем не против. Я уточнил: «Судя по всему, у Вас амбивалентные чувства в отношении своей эрекции?!». Анализант это подтвердил: «Это спутало все мои принципы, Я всегда считал, и сейчас хочу так считать, что нехорошо хотеть трахать женщину и женщине это тоже не должно нравиться, но мне это нравится и ей это нравится, и мне от всего этого как-то не по себе. Главное, я не могу понять как может женщине нравиться, что ее трахают?!»

Пример четвертый.
Этот пример показывает как рассказанный анализантом сон позволяет понять контекст происходящего с ним. Сессию анализант начала с рассказа о том, как ей хочется выйти на работу, как она устала от

декретного отпуска. Разработка данной темы не давала выхода на проблемной поле. Ничто не мешало анализанту выйти на работу, там ее ждали, — ничто не мешало ей остаться дома, здесь ей было тоже достаточно комфортно (у нее была проверенная няня, которая делала е материнскую жизнь почти свободной). Объяснение анализанта в которых она рисовала манящую картину бурлящей офисной жизни казались интеллектуализацией, по анализу (анализант уже не один год в анализе) я знаю, что никакой бурлящей жизни в ее офисе нет, более того именно в офисе ее ждала очень серьезная проблема в виде новой начальницы (фигура из второго сна), анализант уже как-то пыталась выйти на работу, но вернулась в декретный отпуск именно из-за отношений с начальницей (анализант видит ее слишком доминантной дамой).
Первый сон: «Я в своей спальне, лежу на кровати с ребенком, рядом лежит Пугачева. Во сне я понимаю что мужа к его некоторому неудовольствию Пугачева выселила в соседнюю комнату. Пугачева смотрит телевизор, передачу где говорят какие-то гадости про нее и Галкина. Мне как-то неудобно перед ней, но еще больше мне неудобно от того, что она развалилась на всю кровать, вытеснив нас с малышом на самый край. Я очень робко прошу ее подвинуться, кажется она соглашается».
Второй сон, приснился сразу после первого: «Яркий солнечный день, я и сотрудники моего офиса стоят возле какого-то административного здания. Командует наша новая начальница, женщина достаточно тупая и властная. Она хочет увидетькак сотрудники бегают, по ее мнению по тому как человек бежит можно много про него узнать. Пробежать нужно всего метров десять, но у меня болит нога. Я говорю об этом начальнице и кажется она меня освобождает от этого теста».
Чтобы прояснить ситуацию я предложил обратиться к содержанию представленных сновидений, в обоих снах на переднем плане присутствует подавляющая женская фигура и робкие (бесконфликтные), но успешные, попытки анализанта протестовать против самодурства. Подавляющие женские фигуры без всякой натяжкой можно назвать «материнскими» (отображают какой-то аспект образа матери, в данном случае материнское высокомерие), а поведение анализанта инфантильным. Я обратил внимание анализанта на то, что сны выносят для анализа тему ее инфантильности; очевидно она начала критическую проработку данной темы о чем свидетельствует ее слабый протест против самодурства подавляющей женской фигуры (этот момент присутствует в обоих снах).
Анализант первоначально приняла мою версию и некоторое время рассказывала о появившимся у нее неприятии своей инфантильности, но потом неожиданно сделала акцент на том, что в первом сне она не была против присутствия Пугачевой в ее спальне и что это даже несколько льстило ей, ее не устраивало только то как примадонна разлеглась в ее постели. «А что касается второго сна, — уточнила анализант, — то я готова была бежать, просто, у меня болела нога». Своими уточнениями анализант не дала психоанализу уйти в неверном направлении.
Акцент анализанта на комфортности пребывания с доминирующей женской фигурой дал мне возможность предположить, что у нее дома образовалась какая-то непроходимая проблема, о которой она умалчивает (ей легче приспособиться к начальнице-самодурке, а это была для анализанта очень серьезная проблема, нежели оставаться дома с ребенком). Анализант подтвердила, что проблема действительно есть, что она хочет быть хорошей мамой, но ребенок ее просто выбешивает от чего она в ужасе, таких реакций она от себя совсем не ожидала. В анализе появилась тема «Наверное я плохая мама» — совершенно закономерно эта тема раздвоилась на тему «Мой малыш пытается сделать из меня свою рабыню» и тему «Мне не дано быть хорошей матерью». Если первая тема несколько подуспокоилась как только анализант осознала, что малыш кричит потому что ему плохо, а не потому что он призывает к себе «рабыню», то вторая тема получила естественное развитие – в ней сразу обнаружилось расширение «Сколько бы я не старалась я не смогу быть хорошей матерью – я женщина другой природы». Выяснилось, что точка напряжения во всей ситуации – это дневная прогулка с ребенком. Ее могла бы провести и няня, но малыш хочет гулять только с мамой, а той не всегда хочется (всегда не хочется); можно было бы не спрашивая ребенка отправить его гулять с няней, но он будет плакать, вызывая у анализанта чувство вины и агрессии. Именно эта сцена, повторяющаяся из дня в день, сводит анализанта с ума: и кричащий ребенок и собственная лень и агрессия, все это напоминает анализанту о том, что она так стремится забыть, а именно о том, что она по природе «стерва», и что сколько бы у она не пыталась изобразить из себя мать-хозяйку у нее все равно ничего не получиться. Главное, что все это «разоблачение» происходит перед глазами няни – это ей оказывается она сдает и никак не может сдать экзамен по материнству. Разочарованно-понимающий, как кажется анализанту, взгляд няни как бы говорит ей: «Ну, вот видишь опять двоечка, «от осинки не родятся апельсинки»; может уж бросишь пыжиться; ну, какая ты мать, кого ты хочешь обмануть и невооруженным взглядом видно, что ты не мать, а стерва!» (в «стерве» конечно же есть сексуальное расширение «шлюха», но анализант так далеко не заходит, она говорит «стерва»).
Описанный выше конфликт проясняет парадоксальное, на первый взгляд, стремление анализанта выйти на работу. На работе ее ждет высокомерная «мать», но ее высокомерие – это теперь ничто по сравнению с разоблачающим взглядом няни (на самом деле, через глаза няни на анализанта смотрит ее мать, именно ее подозрения в природной развратности она не может вынести). Высокомерие начальницы сейчас ей даже приятно – в нем нет подозрительности (высокомерная «мать» для психики предпочтительней подозревающей, она еще не догадывается о своей женской ущербности; с высокомерной матерью не так страшно, как с подозревающей – подозревающая уже догадывается, о том, что ее проблемы с мужем связаны с сексуальной привлекательностью дочери и ищет доказательства, чтобы покарать «шлюху»).

Пример пятый.
В начале сессии анализант рассказал два сна, приснившихся в одну ночь.
Первый сон: «Я качусь на скейте за Аней по Сан-Франциско, но догнать не могу, хотя она идет пешком, а я довольно быстро еду».
Анализант поспешил уточнить, что Анна это девушка, с которой мать ему запретила встречаться (это первое, что он сказал и это важно, — всегда важно с чего анализант начинает сессию).
Из анализа я помню, что Анна — знаковая фигура из первой молодости анализанта. Анна намного старше анализанта, по его рассказам девушка была заботливой, нежной и страстной – как он говорит, сексом они занимались постоянно, везде, где только было можно уединиться; с потенцией у него тогда не было никаких проблем. Он разорвал эти отношения по требованию матери, посчитавшей их тормозом его развития. В начале анализа мы подробно останавливались на отношениях анализанта с Анной, тогда он с сожалением воспринимал свое решение о расставании. В течении анализа анализант не раз возвращался к отношениям с Анной, как к самым чувственным в его жизни.
Второй сон приснился вслед за первым. «Я вижу себя в компании своих приятелей по колледжу. Половина из них пафосные «мажоры», половину состоявшиеся молодые люди, сделавшими карьеру или бизнес. Достаточно напыщенная тусовка, но меня принимают как своего и даже отмечают мое гарвардское образование, как что-то особо выдающиеся. Там есть один парень с непростой судьбой, он рассказывает мне о том, как он попал в детский дом, как его усыновила итальянская семья, как он начал рисовать и стал настоящим художником. Я слушаю, но понимаю, что мне не интересен ни этот рассказ, сам по себе достаточно увлекательный, ни вся эта веселая компания, — меня поглощают воспоминания об Ане».
Анализант начал сессию с рассказа о своих взаимоотношениях с приятелем: они снимают квартиру на двоих, и раньше были очень дружны, но после появления в жизни приятеля девушки их дружба постепенно сошла на нет, сейчас приятель и вовсе хочет переехать к ней (девушка настаивает). Анализант отмечает, что после того как приятель решил оформить свои отношения со своей пассией и перехать к ней жить он не может справиться со своим раздражением к этой паре. Раздражение налицо, но суть претензии непонятна, кажется, что это ревность, — но по ходу анализа никакого гомосексуального контекста в отношениях анализанта с его приятелем не наблюдалось (если бы он был, то анализант непременно вывел бы его для анализа — гомосексуальные страхи были основной проблемой анализанта).
По тому, как анализант рассказывал о своих претензиях складывалось впечатление, что есть некий невыговариваемый им текст. Я предполагаю, что это тема грядущего одиночества (после отъезда приятеля анализант остается фактически совсем один, здесь надо учитывать, что анализант родился и вырос заграницей, здесь у него никого). Этому предположению способствовало не только общее впечатление, сложившееся на протяжении всего анализа (я как-то замечал анализанту, что он избегает темы одиночества, а она иногда просто написана у него на лице, эта тема для него каким-то образом совершенно запретная), но и сон (на веселой вечеринке ему не интересно). Услышав это предположение анализант жадно вцепился в него, и начал развивать в направлении страха перед одинокими ночами и вечерами (отсутствие компании (референтного социума) осложняют игру в исключительного). Я отметил, что анализант именно «жадно» вцепился в тему одиночества – вцепился, как в спасательный круг, с чего бы это? Может быть потому, что оба сна выносят тему Анны, тему женщины с которой ему было тепло и уютно, женщины, которая его хотела (женщины, которая его любила, возможно, которую и он любил). В преддверии своего одиночества он тоскует по «теплой» женщине?! Но, что в этой теме может быть запретного (анализант стремился увести анализ от темы Анны в сторону страха одиночества), может быть потому, что она расширяется в тему узурпирующей его матери (мать настояла на том, чтобы он расстался с Анной), а эта тема в свою очередь расширяется в тему инцестуальных отношений с матерью (анализант все же бросил свою страсть, а может быть и любовь, под напором матери, что говорит о том, что требования матери не казались ему (и не кажутся сейчас) странными. Он бросил свою Анну потому, что предчувствовал, что за недовольством матери стоит ревность, которая, в свою очередь, говорит о ее сексуальных притязаниях на него, которые он принимает как должное. Анализант согласился, что все это может быть так оно и есть, что все девушки, с которыми он ищет сексуальных отношений (а с другими он просто не знакомится), кажутся ему проходными (одноразовыми), а искать свою любовь ему почему-то в голову не приходит, хотя, ему, действительно, страшно остаться совсем одному.
Представленная сессия – хороший пример погружения в контекст события. Событием в данном случае является агрессиянаправленная на приятеля, в этой агрессии есть невыговариваемый контекст (страх одиночества). Данный контекст невыговариваемый потому, что в нем есть запретное расширение (свое контекст), который можно достроить благодаря снам (тоска по Анне). Запретными отношения с Анной не являются (анализант о них говорил неоднократно), запретными они стали только сейчас потому что через них в подсознание начал пробиваться инцестуальный характер взаимоотношений с матерью. Предчувствие данного контекста (это уже следующий контекст) вело всю сессию – анализант еще в начале сессии восстановил в моей памяти образ Анны фразой «Ну, это та, с которой мать запретила мне встречаться», не как иначе, а именно так.

Пример шестой.
Сессия начинается со сна
«Мне снится, что мы с Леной (женой) находимся в квартире моих родителей. Мы спим в одной из комнат. Просыпаюсь, раннее утро. Лена тоже просыпается. Мне хочется заняться с ней сексом. Я встаю с дивана, подхожу к письменному столу,что-то там делаю. Потом возвращаюсь обратно, подхожу к дивану, на котором она сидит. Она начинает делать мне минет (я стою). Инициатором выступаю я, мне хочется, чтобы она мне сделала минет. В это же время я слышу звуки из коридора. Слышу голос Милы (дочь) , понимаю, что она и другие домочадцы тоже проснулись. Вижу, что дверь в нашу комнату приоткрыта. Несмотря на то, что я могу до нее дотянуться рукой и закрыть, я ее не закрываю. Я кладу руку на ручку двери и держу дверь приоткрытой. Через несколько секунд в дверном проеме неожиданно показывается мой старший брат. Я успеваю вытащить член изо рта жены, но поздно, он это замечает. Он начинает говорить что-то шутливое, отпускает ехидные комментарии. Затем в комнату забегает Мила и начинает обнимать и целовать Лену. Мне становится жутко стыдно и даже противно от того, что жена теперь целует дочь своим ртом, хотя за полминуты до этого она сосала мне член. Я понимаю, что это событие навсегда останется в моей памяти и, с чувством стыда, я просыпаюсь».
На сессии анализант поднял проблему конфликта со своей женой (конфликт с женой – это в данном случае исследуемый текст). По его словам он не может выносить когда его жена обижается на него, поэтому всячески избегает даже самых ничтожных прямых конфликтов. Иногда это очень затруднительно, потому что жена начинает обижаться по любому незначительному поводу: он не может даже высказать свое мнение жене, даже если оно обоснованное. Сон прояснил неприятие анализантом обиженного вида его жены (пошло погружение в контекст). Жена в его психике существо низшее и «грязное», призванное обслуживать его, в первую очередь, сексуальные потребности. Сам он, соответственно, «господин»: существо высшее исключительное. Вся эта конструкция вытесняется анализантом, так как диссонирует с его образом хорошего и чистого человека, живущего по совести. Обиженный вид жены напоминает анализанту о вытесняемых запретных побуждениях, поэтому он его

и не выносит. Здесь в анализе возникла тема разного отношения мужчины и женщины к обладанию мужским членом, которая закономерно развернулась в тему неосознанных гомосексуальных проекций анализанта на сексуальные действия супруги.
Этот же сон позволил продолжить погружение в контекст происходящего с анализантом. Во сне сделан особый акцент на том, что анализант умышленно оставляет дверь приоткрытой; это говорит о том, что он хочет, чтобы посторонний увидел его утренний секс. Очень характерно, что именно старший брат оказывается свидетелем этого зрелища, именно перед старшим братом анализант хочет предстать этаким мачо. Этот акцент вскрывает тему конфликта анализанта и его старшего брата. Анализант предпочитает игнорировать данный конфликт: он говорит о брате с пиететом хотя фактически они с братом противоположные социальные типы – анализант натура творческая, плохо приспособленная к социальным реалиям, что называется «не от мира сего», а брат успешный бизнесмен, способный успешно решать любые социальные конфликты, в противоположность брату он «от мира сего». Анализант подтвердил, что скрытое противостояние с братом, действительно имеет место, что это, действительно, сложная проблема для него – брат любит и опекает его, но кажется держит за юродивого, как мужчину не уважает точно! В продолжении этой мысли анализант сказал, что боится, что отношения с братом гораздо хуже, чем он может себе представить.
Максимальная глубина подсознания («нижний» контекст), достижимая в данном сне, обнаруживается через анализ фигуры «жены». По ходу анализа хорошо видно символическое наполнение данных отношений, жена является для анализанта, в том числе, и разрешенным инцестуальным объектом.
NB. Разрешенный инцестуальный объект – это объект (для мужчины, в подавляющем большинстве случаев, это женщина), не являющийся человеку разнополым родителем, но с которым человек может открыто общаться, как с разнополым родителем. В данном случае анализант общается с женой как с матерью (жена позволяет анализанту пребывать в его инфантильном образе). Разрешенный инцестуальный объект нужен человеку для идеализации образа разнополого родителя (выведения идеализированного образа разнополого родителя из под критики, исходящий из принципа реальности) – всю агрессию, в том числе и сексуальную, которую мужчина не может излить на свою мать (потому что она идеальная, — идеальная не может вызывать агрессию, только поклонение), он может вымесить на разрешенном инцестуальном объекте. Разрешенный инцестуальный объект именно «инцестуальный», потому что главной его функцией является отвод инцестуального либидо (у инфантильного невротика его всегда в избытке).

Общаясь с женой анализант выводит из подсознания текст (на какое-то время очищает подсознание), адресованный матери, но который он никогда не посмел бы высказать ей самой (в сознании она для него «самая прекрасная женщина в мире»). В данном случае текстом подсознания является, как само инцестуальное возбуждение, так и форма его реализации (он не только совершает с женой как-бы инцест, но и делает это как с «грязной шлюхой»). «Грязная шлюха» — это вытесняемый образ матери, обратная сторона ее идеального образа, царящего в сознании анализанта. Согласно психоаналитическому закону, если некое содержание появляется во сне (в ближайшем подсознании), значит психика отдает его на откуп критике принципа реальности (оно должно быть трансформировано критикой, стать более функциональным), значит анализант готов к его анализу. В данном случае, сон говорит о том, что анализант был готов к встрече с обратной стороной идеализированного им образа матери. Так оно и получилось, тема «мать – грязная шлюха» оказалась «дверью» в некое пространство накопившегося у анализанта негатива по отношению к матери, куда он со страхом, но все же вошел. Анализанта в тот момент волновала больше не мать, появившаяся злоба на нее была очень сильна, а отношения с женой – он боялся, что из-за данного переноса он может потерять жену, которую как оказалось очень любил.

Пример седьмой.
Анализант начинает сессию с проблемы взаимоотношения со своей подчиненной. Проблема состоит в том, что его подчиненная, симпатичная интеллигентная блондинка кажется алкоголичка (он застал ее на рабочем месте пьяной, сотрудники офиса неоднократно говорили ему, что он Алены тянет перегаром, но он не предавал этому значения). Проблема, по словам анализанта, собственно, в том, что у него не хватает решимости ее уволить; он конечно принимает меры, но ему все время кажется, что эти меры недостаточны, и вообще он мямля. Потом анализант рассказывает сон.
«Я куда-то еду и не могу доехать, что-то все время случается с машиной или какие-то препятствия, помню только то, никак не могу доехать, а куда и зачем не помню. Главное начинается с того, что мне понадобилась моя машина, а она стоит у отца в гараже. Я беру у него ключи, он не против, и иду в гараж. Открываю ворота, вижу свою машину, она стоит как-то странно – не вдоль гаража, а поперек, я еще подумал «как же я буду выезжать?!», но самым неприятным было присутствие в гараже нескольких больших хищных кошек, особо запомнилась тигрица и пантера, по-моему еще гепард был, но все кошки были самки, это точно, и еще у них были котята, полно котят (во сне я знаю, что все эти кошки принадлежат моему отцу и он не испытывает с ними никаких проблем). Я от всего этого обалдел и признаться обделался, я четко понимал, что к машине подходить нельзя, потому что они меня попросту сожрут. Я стою некоторое время в замешательстве, но потом решаю ретироваться, но неожиданно возникла проблема – пока я держал створку ворот приоткрытой из гаража выскочили несколько котят. Я понимаю, что они хоть и котята, а они действительно довольно милые, но уже вполне себе хищники и могут серьезно поранить, а главное, я понимаю, что если их мать почувствует мой запах, то она от них откажется и они погибнут. Вобщем, я в некотором недоумении и смятении, но потом плюю на сомнения сгребаю их и засовываю в гараж, один (котенок пантеры) убегает, но я думаю «Ну, и ладно, как-нибудь!»
Я отмечаю, что во сне он попадает в неуправляемую для себя ситуацию, которой управляет его отец (все эти кошки в гараже принадлежат его отцу, который имеет над ними власть, как дрессировщик), характерно, что все эти животные женского пола. Тут анализант воодушевляется и говорит, что в его жизни был случай, когда отец высек мать и бабушку (по матери) плеткой. Его отец казак и у него есть фамильная плетка, так вот один раз он высек ею мать, анализанту было тогда лет пять-шесть, а заодно и бабушку, та бросилась защищать дочь. Анализант вспоминает, что мать его тогда визжа бегала по комнате; а потом показывала ему следы от плетки на своих бедрах и попе, тогда она задрала платье и анализант вспоминает, что боялся, что она снимет трусы. «Кстати, сказал анализант, плетка до сих пор висит (всегда висела и сейчас висит) у нас на стене в гостиной». Потом, сказал анализант, ситуация повторилась, но тогда он был постарше и смог отстоять мать. Это важный нюанс: когда анализант говорит об опасности исходящей из переживания этой сцены (наказывающего отца и наказуемой матери) он интеллектуализирует, по его словам выходит, что опасностью является потенциальная агрессивность отца, но этого не может быть, потому что во втором случае он остановил агрессию отца и не испугался. Скорее он боится мать готовую снять перед ним трусы (в анализе тема страха перед сексуальным предложением матери поднималась анализантом не раз и не два), а бояться отца он скорее хочет, нежели боится реально, в анализе это, опять же видно хорошо. Анализант подтверждая данную возможность говорит, что во всем этом эпизоде он невольно выделяет картинку с бегающей и визжащей как поросенок матерью и картинку с матерью поднимающей юбку, а отца он особо не видит.
Когда я обратил внимание анализанта на то, что его мать продолжает любить отца (из рассказов анализанта следует, что его мать с отцом являют собой дружную семейную пару) несмотря на висящую на стене плетку, он впал в ступор: «Этого не может быть, — с некоторым недоуменным раздражением сказал он, — моя мать не может быть такой, она интеллигентная женщина (в представлении анализанта его мать – музыковед, интеллектуалка, женщина строгих моральных правил), этого не может быть!». Выйти из ступора и осознать очевидное анализанту помог все тот же сон – в нем есть неявная тема преимущества его отца над ним (отец-дрессировщик (отец с плеткой) владеет хищницами, а анализант под страхом смерти сбегает от них; машина анализанта остается в гараже отца, он вынужден отказаться от своих планов, признавая тем самым свое бессилие). Присутствие во сне анализанта данной темы, говорит о его готовности к осознанию проблемы – анализанту сложно, но теперь возможно, осознать что женщине может нравиться акцентировано подчиненное положение по отношению к своему мужчине (женщина может хотеть играть ребенка, соответственно, ее мужчина должен быть способным взять на себя роль отца, в том числе и строгого отца) в том числе и сексуально подчиненное (для женщины очень важно, чтобы мать не заподозрила ее в совращении отца, сексуально подчиненное положение снимает с женщины подозрение матери, освобождая тем самым ее инцестуальные фантазии (сексуальное возбуждение)). Конечно, сложнее всего анализанту осознать что такой женщиной является его мать, — образ высокоморальной недоступной интеллектуалки позволял анализанту надежно блокировать свое инцестуальное возбуждение, теперь когда мать предстает в образе покорной «дурочки» делать это ему гораздо сложнее (либидо, как река, всегда течет сверху вниз — от «силы» к «слабости»), но раз психика отдала анализанту данную проблему, значит у него есть возможность к ее преодолению. Анализант признал проблему мужского доминирования отца, что очевидно дало ему внутренние силы, и он уточнил сон: «А знаете, сказал он, самой красивой там была пантера, просто глаз не отвести, а моя жена между прочим тоже брюнетка!». Фразой «Кажется в анализе появилась тема «Моя жена, на самом деле, одна из женщин моего отца» я лаконично закончил сессию.
Текстом в данном случае является конфликт с подчиненной. Благодаря представленному сну анализант быстро переходит в контекст происходящего: подчиненная ассоциируется у него с наказуемой матерью, он не может уволить подчиненную потому что в этом случае он солидаризируется с отцом – оправдывает его жестокость по отношению к матери. В этом контексте сразу обнаруживается свой контекст – страх собственного инцестуального возбуждения: анализант обвиняет отца в жестокости к матери, но на самом деле его внимание приковано к открывающейся возможности увидеть ее гениталии (претензии к отцу нужны для вытеснения возможности инцестуального возбуждения). Во сне отчетливо видно, что анализант признает мужское преимущество отца (отца с плеткой дрессировщика) этот акцент позволяет вскрыть следующий контекст: анализант вдруг осознает, что матери нравится быть подчиненной, что она провоцирует мужа на агрессию, требует от него быть ее «господином» (дрессировщиком). Данное открытие диссонирует с его представлением о матери как о высоконравственной интеллектуалке, пребывающей исключительно в духовном измерении, анализант вынужден признать что его представление о матери не соответствует реальности. В связи с чем у него появляются (поднимаются из подсознания) две проблемы: первая, он начинает бояться своего инцестуального возбуждения, вторая, всплывает страх потери матери (осознав, что у матери с отцом крепкий союз анализант чувствует себя брошенным и бессильным (он проигрывает войну с отцом за мать)). В конце сессии анализант раскрывает тему бессилия перед отцом акцентируя внимание на том, что отец властвует и над его женой.
О том, что вскрывшийся контекст действительно содержался в первоначальном тексте говорит тот факт, что на следующий день после сессии анализант нашел элегантное решение своей проблемы с пьющей подопечной.

Пример восьмой.
В начале сессии анализант рассказал следующий сон:
«Я стою с приятелями на остановке. Приятели познакомились с девушками и те должны сейчас подъехать. Девушек две, но я почему-то надеюсь, что и меня возьмут в компанию и мне обломиться что-нибудь в плане секса (мне кажется, что девушки должны оценить меня при ближайшем знакомстве и предпочесть моим приятелям). К остановке подъезжает роскошный кабриолет в нем сидят две симпатичные блондинки, увидев девушек мои приятели забывают о моем существовании, садятся в машину и уезжают. Я стою один как обосранный».
Сначала анализант прокомментировал сон вспомнив о похожем эпизоде: в дни своей юности он был так же забыт своими «статусными» приятелями на пороге элитного ночного клуба. Анализант осознавая свою социальную недостаточность (пока оставим эту «недостаточность» недоопределенной, в зависимости от потребности в вытеснении она у анализанта становится то «второсортностью», то «сиротинушкой», то «бомжонком») даже не попытался пройти в заведение. Он долго стоял брошенный и никому не нужный переживая унижение и обиду, дело было в его день рождения.
Затем анализант рассказал о двух событиях, случившихся накануне; события, на первый взгляд, никак между собой не связанные. Утром анализант присутствовал на производственном совещании, где ему дали возможность похвастать успешно завершенным проектом – выступление он безнадежно замямлил, удивив всех присутствующих своим перепуганным видом. А вечером он вынужден был бесславно ретироваться после того как его возмущенный приятель указал ему на абсурдность его финансовых претензий (анализант почему-то забыл что должен приятелю в разы больше нежели приятель должен ему).
Все события, включая сон, связались когда я обратил внимание на то, что анализант подавая событие с приятелем использует нарочито уничижающие себя формулировки, хотя мог бы этого и не делать. Конфуз в который он попал, можно назвать пикантным, но никак не унизительным, тем не менее,

анализант так расписал свое «падение», что я почувствовал к нему невольную жалость, о чем и не преминул ему высказать. Очевидно именно жалость к себе он и пытался вызвать демонстрацией своего «публичного позора» (психоаналитики часто используют рефлексию возникающих у себя эмоций, для определения контекста происходящего на сессии). Все представленные на сессии события связывались нарочито жалким образом анализанта: во сне им пренебрегли, как совершенно пустым местом; на совещании он не смог даже сказать «Я выиграл»; в конфликте с приятелем тот его оконфузил и «поставил на место» самым нелицеприятным образом.
Такое самоумаление очень органично для невротического образа анализанта, на протяжении всего его длительного анализа я неоднократно обращал его внимание на эту его особенность – у анализанта есть все объективные основания для позиционирования себя в качестве статусной социальной фигуры, но он парадоксальным образом отторгает все эти основания, оборачивая их себе в убыток. Так, например: он живет в академгородке – говорит, что живет в глухой провинции; у него отец академик, а он говорит, что несносный, выживший из ума старик; у него мать художник-дизайнер, а он говорит, что продавщица с рынка (она действительно в 90-е работала некоторое время на рынке); у него престижное американское образование и хорошие профессиональные навыки, а он все ждет, что его выгонят с работы, подозревает мать в проституции на основании короткого периода ее сексуальных исканий и т.д., примеры можно продолжать и продолжать.
Тема эта, как я уже сказал, поднималась мною в анализе не раз и не два, но в этот раз анализант сам ее подхватил, рассказав несколько очень иллюстративных случаев из своей детсадовской жизни; более того, анализант сам подвел, что наверное ему с детства была близка роль «бомжонка», мне показалось, что адекватнее было бы назвать его роль «сиротинушка», анализант согласился, на том и порешили.
Понятно, что все это навязчивое самоумаление анализанта, несет функцию вытеснения запретных сексуальных побуждений (это все – те самые нарисованные невротиком «джунгли» в которых он живет и погибает), но показать это анализанту удалось только сейчас, благодаря появившемуся в образе «сиротинушки» сексуальному расширению (во сне он остается брошенным, а приятели уезжают за перспективой секса), за все время анализа это расширение появляется впервые.
Здесь нужно сделать акцент на актуальном состоянии психики анализанта (контекст в котором проходила сессия) – пару сессий назад анализант пришел с проблемой резкого всплеска сексуального возбуждения, он был захвачен фантазиями секса с возрастной проституткой, проблемой была, собственно, невозможность от них избавиться. Анализант и без моих интерпретаций понимал, что на него накатывают именно инцестуальные фантазии (в анализе уже была тема борьбы анализанта со своим представлением о сексуальной доступности его матери, кроме того, в фантазиях проститутка была сильно старше анализанта и вела себя как заботливая мать), он был в легкой панике — одно дело говорить об инцестуальных фантазиях как о некой гипотетической возможности и совсем другое дело переживать их как объективную реальность, но боролся. Зная данный контекст я предположил, что актуализированный образ «сиротинушки» является отчаянной попыткой анализанта вытеснить навалившиеся на него из бессознательного инцестуальные фантазии (очень характерный момент сна – будучи (благодаря) «сиротинушкой» анализант оказывается за бортом сексуальных приключений). На этом предположении мы и закончили сессию.
На следующей сессии появился материал буквально подтверждающий мою интерпретацию контекста представленной выше сессии. В начале сессии анализант представил следующий сон: «На своем члене я обнаруживаю два небольших прыщика, но решаю что ничего страшного не случилось, обойдусь простым кремом. Потом я оказываюсь в бане, раздеваясь я обнаруживаю, что вся левая лодыжка и ступня покрыты яркой сыпью. Но я не огорчаюсь, мне даже приходит в голову, что если кто-то спросит меня где моя девушка я ему отвечу, что мол какая девушка, сам видишь какие струпья».
Рассказав сон, анализант опять поднял тему своей «второсортности» (он говорил именно «второсортность») и пол сессии приводил примеры, обосновывал и иллюстрировал этот надуманный тезис. Я предположил, что темой своей второсортности он пытается блокировать анализ: помимо того, что данная тема явно надуманная (анализант натужно высасывал из пальца возможность сделать вывод, и конечно впасть в соответствующее страдание, о своей второсортности), представленный им сон буквально говорит о том, что его «второсортность» служит ему средством блокирования возможности получения сексуальных переживаний («…но я не огорчаюсь(!) мне даже приходит в голову, что если кто-то спросит меня где моя девушка я ему отвечу, что мол какая девушка, сам видишь какие струпья»).
NB. Очень характерна подмена анализантом слова «бомжонок» («сиротинушка») на слово «второсортный», в последнем, в отличии от обоих первых, сексуальное расширение крайне затруднительно – у «сиротинушки» и «бомжонка» есть шанс на секс из жалости (строго говоря, в среде «сиротинушек» и «бомжонков» полно слабо упорядоченного секса), тогда как, «второсортному» найти на себя любительницу гораздо сложнее, если вообще возможно (сдается, что понятие «второсортность» вытекает как раз из отчаяния найти себе сексуального партнера).
Осознав, что затягивание его анализа мне никак не повредит анализант нашел действительно проблемную тему, ей как ни странно оказалась перспектива приезда матери – анализанту не давала покоя недавняя откровенность матери о своем молодом любовнике…любовнику было столько же лет сколько и анализанту. Мы плодотворно поработали – анализант допустил до сознания свои бредовые инцестуальные содержания, что конечно же продвинуло его психоанализ, что можно было отметить уже на следующей сессии. В начале следующей сессии анализант рассказал сон основной темой которого был инцест, но что характерно — тема «инцеста» была подана в достаточно критичном виде (пройдя через критику принципа реальности бредовое содержание всегда становится более критичным (жизнеспособным).
Сон: «Мне сильно хотелось секса, и я решил соблазнить финансового директора своего клиента, женщину 45 лет, плотной комплекции (Диану). Она казалось доступной и развратной. Несмотря на то, что у нее была семья, секса ей явно не хватало. Я договорился, что заеду к ней домой. К слову, в моем воображении за секс с ней я должен был платить, как с проституткой – около 5000 руб. за час.
В условленный день я решил не дожидаться ее, и я снял проститутку подешевле за 3000 руб. за час. Секс у меня был грязный – как будто мне надо было опустошить баллоны, я зашел и без прелюдий жестко ее оттрахал. Я испытывал сильное возбуждение, но при этом как-то брезговал трахать проститутку. После того, как вышел от проститутки позвонил Диане и поехал к ней. С ней у меня был более «теплый» секс. Отвращения я не испытывал, наоборот, мне все понравилось и хотелось повтора. Видимо после секса она дала мне ключи, т.к. на следующий день я договорился с ней, что приеду к ней домой к 16.00. Приехал я в 14.00 с друзьями, хотел показать им ее квартиру. Квартира располагалась в клубном доме, и на цокольном этаже был ресторан. Часть окон выходила туда.
Я увидел Диану, сидящую за ноутбуком в ресторане, она сидела и работала. Сказал ей, что жду ее. Чувствовал я себя у нее как дома. Услышав, что я уже у нее и жду ее, она удивилась, но сказала, что поднимется. Друзья уже разошлись. Но тут приехал ее муж с сыном, который был чуть младше меня. Муж был на голову меня выше, но интеллигентный и доброжелательный. Она сразу со мной познакомился. Я, первоначально растерявшись, понимая, что совершаю преступление, быстро ретировался и даже не дрожал. Я представился, рассказал, что мы работали на одном проекте, и теперь я консультирую Диану по некоторым финансовым вопросам компании. Вел я себя не вызывающе, наоборот как-то расслабленно, но чувствовал я себя уже не мальчиком, то есть не включал сиротинушку, а очень складно и точно врал, чтоб не попасться с поличным.
Диана поднялась домой и, увидев мужа, начала прикидываться верной женой, обняла его, начала заигрывать и, прижавшись к нему, развернула его спиной ко мне, начала показывать мне на дверь, мол «в следующий раз». Я быстро попрощался и ушел».
«Диана» в данном сне является для анализанта разрешенным инцестуальным объектом: об этом говорит ее должность (хоть и «фин», но все же «директор»), ее возраст (она одного возраста с матерью анализанта), ее внешнее сходство с матерью анализанта (он сам сделал акцент на их поразительном сходстве), ее семейное положение (она – «мать»), восприятие ее анализантом как проститутки (как я уже упоминал выше у анализанта есть навязчивое представление о матери как о потенциальной проститутке). Самое главное, что после этого сна страх перед приездом матери отпустил анализанта – ее возможное инцестуальное предложение он увидел именно как бред, то есть, что-то совсем невероятное.
Обретение бредовым содержанием словестной формы и есть то самое построение «словестного моста» из бессознательного в сознание, о котором так печется психоанализ, на этом примере можно увидеть действие психоанализа что называется «в прямом эфире».

Пример девятый.
Сев в кресло анализант сказал, что не помнит что я ему такого сказал на прошлой сессии, но выйдя из кабинета его неожиданно посетила четкая мысль (он осознал), что у него с матерью никогда не было сексуальных отношений. Поясняя эту странную фразу анализант сказал, что всегда считал, что находится с матерью в сексуальных отношениях, основой которых была его сексуальная сверхценность. По его представлению мать была без ума от его полового органа и мечтала овладеть им (фактически был только один случай, когда мать манипулировала его пенисом, это было, когда она открывала ему головку). Он всегда считал мать своей женщиной и во всем видел подтверждения тому, — все говорило ему о том, что их отношения вот-вот сорвутся в секс (коитус). И вдруг, он осознал, что ничего этого нет и никогда не было, от этого открытия он пребывал в полнойрастерянности. Его мир как будто испарился – исчезла божественная мать, самая прекрасная женщина на земле, которой он всегда служил как верный рыцарь, — исчез злобный отец, которого он безусловно любил, но больше жалел, как проигравшего. Здесь я добавил, что наверное самой главной, потерей оказалась его сексуальная сверхценность, вместе с которой исчезла и его априорная социальная исключительность. Анализант с ехидным сожалением согласился: «Да, самолюбие мое страдает! Вот, кстати, два сна, по-моему, как раз про это, — добавил он.»
«Я поражаюсь видя свой бывший магазин, который я до недавнего времени арендовал у сельской администрации. Я от него отказался по причине его убыточности и бесперспективности. Мне казалось, что ремонтировать его неоправданно дорого, но главное, мне было страшно приступить к ремонту подсобных помещений, мне казалось, что они наполнены всякой мерзостью (хотя фактически речь шла о техническом мусоре, технических жидкостях и пр.). Местные власти, совершеннейшее быдло в моем представлении, сделали из этого магазина «конфетку», причем, никакого пафосного ремонта они не делали, сделали простой, но очень качественный ремонт, что называется «все по-уму». Когда я увидел обновленный магазин изнутри первое, что меня поразило – это ремонт, как раз, подсобок: они их очистили, пробили окна, поставили хорошее оборудование (оборудование, опять же, не новое и не «навороченное», но качественное и надежное, я это отмечаю во сне). На фоне прекрасно работающего магазина я почувствовал сильнейшее унижение, причем, как бы с двух сторон: и со стороны власти и со стороны жителей – приходя в этот магазин, а покупателей в магазине заметно прибавилось, они наверняка думают «Ну, и дурак же был прежний хозяин».
«Зима, холодно. Я подхожу к зданию бывшей котельной и ожидаю, что там располагается элитный свинг-клуб, в который я когда-то часто захаживал. Клуб был действительно в котельной (разумеется, котельная была неработающей), но это было сделано специально, такое экстремальное смешение стилей придавало клубу еще больше шарма. Клуб был действительно дорогой и элитный и все в нем было роскошно и статусно; я гордился, что был членом этого клуба. Я захожу в котельную и к своему изумлению вижу, что никакого клуба там уже нет, только котельная (но уже работающая). Внутри все как должно быть в нормальной котельной: рабочие заняты своим делом меня не замечают; бетонный полы, крашенные стены, кругом трубы и огромные манометры. Мне с одной стороны не по себе – я как-то резко контрастирую с мужичками в спецовках, но с другой стороны, тепло и уютно (я замечаю, что там несмотря на заводской антураж достаточно уютно), на улице холодно и мне туда не хочется».
Выслушав сны и сделав несколько уточнений, я заметил анализанту, что в его снах, действительно, представлена динамика его отношений с матерью (и «магазин» и «котельная», безусловно, являются символом матери (материнской утробы)), и что анализ снов поможет ему разобраться с той «кашей», в которую превратились эти отношения после исчезновения из них сексуальной компоненты.
Потребность в настоящей матери (материнской функции его родной матери–«аристократки»), это первое что бросается в глаза при анализе обоих снов – в обоих снах присутствует исходная дистанция до «матери» (первый сон начинается с того, что анализант смотрит на магазин, который ему больше не принадлежит; во втором сне он заходит в котельную, которая ему тоже не принадлежит). И в обоих снах он принимает адекватность преобразований этих двух исходно материнских структур в направлении усиления их материнской компоненты (магазин становится простой, но функциональный и удобный, — становится, собственно, магазином, а котельная становится простой котельной и в ней анализанту очень хорошо в мороз).
Очень показательно, что в обоих снах анализант невольно преодолевает исходную дистанцию до «матери» (простой, но качественный ремонт магазина делает сельская администрация, преобразование клуба в котельную происходит вопреки предпочтениям анализанта), в комфорте настоящего материнства он оказывается помимо своей воли. Налицо амбивалентность в его отношении к своей матери: с одной стороны он невольно испытывает комфорт от попадания в условия заботливого материнства, но, с другой стороны, он мучается из-за потери статуса, — «аристократичная» мать, а по сути – анти-мать, не давала ему тепла и защиты, но давала статус божественной исключительности, который ему и самому очень дорог. Особенно хорошо этот момент виден во втором сне (элитный свинг-клуб в котельной – это прекрасная метафора «аристократичной» анти-матери) – анализанту приятно укрыться от холода в теплой котельной, но одновременно он ностальгирует по свинг-клубу (анализант подтвердил, что променял бы и тепло и комфорт на элитность клуба). В первом сне эта амбивалентность тоже присутствует, но в менее выраженной форме и, если так можно выразиться, «от обратного» — анализант не может сделать простой ремонт в магазине (а нужен именно простой («совковый») ремонт), потому что он как бы аристократ и как бы не про всю эту «совдепию». Квинтэссенцией этой амбивалентности является страх анализанта перед ремонтом подсобок – там ему надо бы просто «засучить рукава» и просто вынести хлам и технические жидкости, но этот простой труд ему совсем не по образу.
Собственно, ничего по сути нового эти сны в анализ не добавили – амбивалентность в отношениях с матерью, и как следствие, неустойчивость этих отношений, это чуть ли не осевая тема данного участка психоаналитического процесса. Анализант не раз заявлял к анализу, как проблему несоответствия образа матери его ожиданиям (анализант ожидает от матери «аристократизма», а она часто ведет себя как не очень умная простушка), так и проблему сексуальных отношений с ней, как они описаны выше; с другой стороны, и обида анализанта на мать за отсутствие у ней материнских чувств к нему не раз была темой анализа. Однако впервые с начала анализа во сне анализанта (в его ближайшем подсознании) появилась потребность в материнском отношении. Это значит, что психика анализанта окрепла и он смог позволить себе тоску по матери (матери любящей его просто так). Проблема отсутствия материнства в родной матери-«аристократке», которую раньше он был вынужден удерживать в глубоком подсознании в силу ее нерешаемости и наличия в ней колоссального разрушающего потенциала, теперь поднялась в ближайшее подсознание, следовательно — перестала быть такой страшной.
Анализ снов помог анализанту разобраться в «каше» творящейся в его подсознания, — он отметил, что ему было страшно приступить к анализу наступивших изменений именно потому, что они произошли как бы помимо его воли, что ему, действительно очень трудно расставаться с образом «матери-аристократки», а вместе с тем и со своей а-ля аристократической сексуальностью (имеется ввиду инцестуальные отношения с матерью). «Но самым неприятным, — сказал анализант, — является осознание, что я хочу секса с матерью не по принуждению, а по убеждению – здесь мне реально становится страшно». Справедливость опасений анализанта показала следующая сессия на которую он принес сон, показывающий, что его подсознание продолжает усиленно работать над поиском безопасных инцестуальных сценариев.
NB. «Я сижу в автомобиле типа «Кедр» на заднем сиденье, водитель вполоборота рассказывает мне, что сейчас к нему придет нимфоманка, которая дает каждому, кто попросит, и он будет «трахать» ее здесь на заднем сиденье. Я удивляюсь почему так не комфортно и не гигиенично, но он говорит, что она так хочет. Он мне что-то еще рассказывает об этой женщине и я неожиданно понимаю, что это моя мать, а когда он мне показывает ее фото на телефоне я окончательно в этом убеждаюсь. На меня накатывает сильное сексуальное возбуждение и я предлагаю мужику уступить сегодняшний «трах» мне (в этот момент мне кажется, что я должен спасти честь семьи, в частности отца, мне почему-то жалко отца, — мне кажется, что я спасу мать и мою семью от позора, если она будет заниматься сексом только со мной). Мужик в некотором недоумении, но соглашается, если она будет согласна. Тут кто-то звонит ему на мобильник, и он говорит мне: «А вот и она, договаривайся, если хочешь». Я беру трубку и говорю, что-то типа «Мама приезжай я буду вместо твоего мужика (когда я произношу «мама» меня накрывает ужасом). А она совсем не удивилась, и совсем не против, только спрашивает где мы остановились, чтобы сказать таксисту. Я пытаюсь ей объяснить, стоим мы где-то в лабиринтах гаражного комплекса, и на этом сон заканчивается».
Здесь инцестуальное возбуждение пробивается в предсознание через критику (исходящую из принципа реальности) посредством легитимного, в первом приближении, утверждения «посредством инцеста я спасу семью (отца) от позора» (запретное побуждение всегда прорывается в предсознание через как бы

легитимное утверждение, позволяющее снять с себя ответственность за совершаемое запретное действо (для прорыва побуждения в сознание данное утверждение (как бы легитимное) должно быть поддержано референтным социумом)). Данное утверждение позволяет совершить инцест как бы во благо отца (отец не только не убьет сына за секс со своей женой, но еще и будет благодарен ему за спасение своей чести), что позволяет обойти главное препятствие к инцесту – страх перед местью отца. Страх перед местью отца преодолен и инцестуальное возбуждение прорывается в предсознание, но не в сознание, это важный нюанс (в сознании присутствует только навязчивая тема сексуальных отношений с матерью, которую анализант прокручивает на сессиях регулярно, но самого возбуждения нет). Это, как минимум, вторая попытка легитимации инцеста, фиксируемую мной в течении данного психоанализа. До этого анализанту приснился сон в котором он видит отца, несущего на руках голую, беспомощную мать (какое-то психическое заболевание лишило ее памяти и превратило в очень сексуальный «овощ») в баню. Инцестуальное возбуждение накрывается анализанта, когда он понимает, что мать не помнит его совсем, и если он займется с ней сексом, то она будет воспринимать его как обычного мужчину (он занимается инцестом, а она нет (инцест без свидетелей)).
Этот случай интересен и с научной точки зрения – налицо активное сопротивление анализанта норме ((восстановление «плацентной» (непосредственной) связи с матерью – это восстановление предпосылок нормальной работы психики)). Кажется парадоксом, но тем не менее, это факт – анализант сопротивляется (может быть не отчаянно, но активно… заметно, по крайней мере) превращению матери–«аристократки» в нормальную мать. Норма засасывает анализанта несмотря на все его сопротивление (на то она и норма) – он не может не рефлексировать, что в мире, где мать любит его «просто так», а не потому, что ценит его «аристократичность», ему становится все комфортнее и комфортнее: уходят страхи (в том числе и гомосексуальные страхи, чему анализант особенно рад), возрастает спонтанность, уверенность, возрастает ощущение реальности, а с ним и чисто житейские успехи, в том числе и успехи в бизнесе. Но при этом, анализант отмечает нарастание тревоги, — он говорит, что в этом простом мире (простая мать – простой мир) он себя чувствует чужим, что иерархия его ценностей разваливается и он не знает, что делать. Не сложно предположить, что именно нарастание тревоги вызывает рост сопротивления анализанта движению к «настоящей матери» (матери любящей «просто так»). В свою очередь, нарастание тревоги очевидно вызвано актуализацией некого фактора, который в «инцестуально-аристократических» отношениях с матерью был притоплен. Я был в некотором недоумении, потенциальная опасность отца была всегда на виду и как положено обострялась с приближением инцестуального возбуждения, поэтому она не должна была быть этим новым фактором (фактором вызвавшим нарастание тревоги).
Некоторую надежду на разрешение противоречия дал сон анализанта, принесенный им на следующую сессию (третья сессия подряд). Во сне анализант видит себя ребенком с отцом в общественной бане, его накрывает сильный страх когда ему нужно раздеться и зайти в общее мыльное отделение. Анализант особо подчеркивает, что чувствовал себя инаким среди мужских голых тел и очень боялся, что окружающие обнаружат его инакость. Несложное погружение в ближайшее подсознание выявило, что квинтэссенцией инакости анализанта являются его «божественные» гениталии. Страх, соответственно, связан с ожиданием мести «обычных» мужчин, которые обнаружив свою сексуальную ущербность должны будут (по подсознательному сценарию анализанта) наполниться злобой и, как минимум, убить своего «божественного» конкурента.
Сон помог вскрыть проблему – оказалось, что обладая «божественными гениталиями» гораздо безопаснее находится внутри «инцестуально-аристократических» отношений с матерью, нежели вне этих отношений. Только находясь лицом к матери (пусть и вожделеющей матери) анализант получает возможность спрятать свои «божественные» гениталии от завистливых взглядов «неполноценных» мужчин (отца, в первую очередь). Разворачиваясь спиной к «аристократической» матери (в результате трансформации «аристократической» матери в нормальную мать последняя оказывается за спиной человека, как на иконе, — настоящая мать (эталонная мать) всегда присутствует незримо за спиной человека, готовая в любую минуту прийти ему на помощь) анализант оказывается лицом к миру, — к миру же он оказывается и «божественными» гениталиями, доступными теперь для лицезрения всех «неконкурентоспособных» мужчин (отца, в первую очередь), отсюда и парадоксальная, на первый взгляд, тревога анализанта, нарастающая по мере его погружения в комфорт материнской заботы.
Инцестуальные отношения с матерью-«аристократкой», несмотря на всю свою аномальность, оказались, парадоксальным образом, более позитивно предсказуемыми для обладающего «божественными» гениталиями нежели отношения с нормальной матерью. Дело как оказалось в инерции образа «мстящего» отца – «мстящий» отец не успокоится пока сын будет обладателем «божественных» гениталий. Отказ сына от сексуальных притязаний на мать не остановит месть отца, только устранение «божественных» гениталий остановит его — это очень важный нюанс.
Пока у человека гениталии «божественные» (а сам он соответственно априорно исключительное социальное существо) его с неизбежностью будет преследовать «мстящий отец», и ему также с неизбежностью придется отсиживаться внутри инцестуального бреда, даже после того, как сам инцест станет ему противен (в процессе психоанализа анализант много работает со своим представлением об инцесте в результате чего это представление подвергается внутренней критике).
Я не однократно говорил, что мстящий отец – это надуманный фактор, — фактор позволяющий регулировать инцестуальные отношения с матерью, позволяющий не допустить их до реального инцеста (позитивная предсказуемость инцестуальных отношений с матерью достигалась анализантом как раз за счет эксплуатации фантазии о мстящем «неконкурентоспособном» отце), но, этот надуманный фактор для анализанта таким не кажется, для него «мстящий отец» такая же реальность, как и «божественность» собственного члена; недаром «мстящий отец» — это действующий фактор (фактор реально запугивающий анализанта). Пока анализант находится (хочет находиться) внутри бреда собственной априорной социально исключительности (основой данного бреда является представление о «божественности» собственных гениталий) его будет преследовать мстящий «отец». Проблема же в том, что бред априорной исключительности, помимо функции удержания матери, еще и сам по себе очень приятен для человека, – отказ от него по собственной воле почти невозможен – отсюда и инерция образа «мстящего отца», а соответственно и страха (реального, парализующего страха) перед угрозой мести.
Преобразование матери-«аристократки» в нормальную мать потому и вызывает у анализанта тревогу, а вместе с ней и его сопротивление данной трансформации, что преследование отца-«мстителя» после отказа от инцеста (после отказа сына от матери как вожделенного сексуального объекта) не прекращается, — преследование прекратилось бы вместе с превращением «божественных» гениталий анализанта в «обычные», но это превращение по сути означает его отказ от очень комфортного представления о себе, как о неком «избраннике божьем, парящим над быдлом», что, как я уже сказал выше, дело весьма проблематичное.
NB. Чтобы понять проблему отказа от бредового представления о «божественности» своих гениталий нужно сделать акцент на том, что это целиком «техническая» проблема: человек никоим образом не связывает представление о своей априорной исключительности со своими гениталиями. Сознательной основой исключительности может быть: «талант», «кровь», на худой конец, какая-нибудь вычурная фамилия, но никак не гениталии – представление о «божественности» собственных гениталий находятся если не в бессознательном, то в глубоком подсознании — человек о нем ничего не знает (отчасти потому что боится знать). Как можно отказаться от того, чего как бы нет!?
В соответствии с принципом реальности любое, даже самое приятное, бредовое представление разваливается попадая в сознание, развалился бы и бред «божественности» собственных гениталий, куда ему деваться, проблема же в том, что в сознание он может проникнуть не иначе как на плечах психоаналитического интроекта (только в процессе психоанализа). Рассматриваемый случай является, как раз, хорошей иллюстрацией к данному тезису – на этой же сессии (сессии, на которой анализант рассказал сон о походе с отцом в баню) анализант рассказал о странном впечатлении, которое стал производить на него отец (они живут все вместе в большом загородном имении): «Очень странно, — говорит анализант, — мне стало казаться, что отец везде; куда я ни повернусь я вижу отца, он как будто преследует меня и мне от этого не по себе. Но, с другой стороны, я вижу, что он конструктивен и доброжелателен – все, что он делает делать нужно и даже необходимо. Мне страшно видеть отца, но я не пойму отчего». Здесь хорошо видна работа критики – как только представление о сверхценности собственных гениталий поднялось в ближайшее подсознание, а сон говорит именно об этом, представление о «мстящем» отце, за ненадобностью, тут же начинает разваливаться.
Пока я описывал этот случай, а описывал его я достаточно долго (больше двух месяцев), в анализе появилась информация, иллюстрирующая общие теоретические положения, о которых я упоминал выше, в частности, положение согласно которому представление о «божественности» своих гениталий является основой более общего представления о своей априорной социальной исключительности (бреда «исключительной божественности»). В исследуемом здесь психоаналитическом эпизоде видно как нормальное (здоровое) представление о матери затягивает анализанта несмотря на все его сопротивление. Появление в предсознании анализанта проблемы обладания «божественными» гениталиями (сон «Баня») обязано, как раз, восстановлению нормального представления о матери. «Божественные» гениталии нужны для обладания матерью-«аристократкой», для обладания же нормальной матерью они не нужны — нормальная мать любит просто так. В силу обнаружившейся ненужности и одновременно крайней избыточности этого бредового представления (чтобы сделать представление о «божественности» своих гениталий хоть сколько-нибудь жизнеспособным анализант вынужден тратить огромное количество своих ресурсов) психика старается от него избавится для чело отдает его на откуп действующей в сознании критике (появления бредового представления в предсознании (сон «Баня») говорит о его ненужности психике). Что собственно и произошло – уже появление в предсознании вызвало коррекцию представления о «божественности» своих гениталий (коррекция бредового представления, когда оно еще не достигло сознания, возможно только внутри психоаналитической процедуры, когда интуитивная (до слов) критика анализанта многократно усиливается психоаналитиком путем ее адекватной вербализации). Предвидя скепсис аналитика (я неоднократно отмечал анализанту, что его неуверенность в своей эректильной функциональности обнуляет его представление о «божественности» своего члена) анализант перестал бравировать наличием некого «чуда» в своих штанах, сильно погрустнел и озлобился (нарциссический агрессивный бред заполнил анализ). И было отчего озлобиться: коррекция представления о «божественности» собственных гениталий обрушила все здание представления о своей априорной социальной исключительности, которому, как я и говорил, оно было фундаментом – не какое-то время не осталось буквально ничего (потом были конечно судорожные попытки восстановления данного представления, но «осадочек», как говорится, покоя уже не давал). Анализант принес сон буквально показывающий обвал представления о своей априорной социальной исключительности. Вот этот сон:
«Я нахожусь на психоаналитической сессии. Она проходит в очень большой светлой зале (большие окна, очень много света). Сон поначалу очень путанный, но общее впечатление, что мне жутко некомфортно – вы вроде бы ничего не делаете, но я чувствую себя ущемленным (в зале неожиданно появляется какая-то пара и садится на стуле возле меня, очевидно ожидая вас. Я в недоумении сморю на вас, вы говорите им и они отсаживаются, но недалеко, тогда я решаю, но тоже с вашего разрешения, закрыться от них шкафом). У меня появляется совершенно отчетливая потребность показать вам свое превосходство: я пытаюсь рассказать о своей статусной жизни, но это не производит на вас никакого впечатления, вы смотрите даже как-то снисходительно (изначально мы сидим на стульях за одним большим столом, но постепенно вы как бы оказываетесь то ли на возвышении, как будто на троне, то ли просто в большом кресле) к моей попытке изобразить важность. Я злюсь, и протягиваю вам моего ребенка (мальчику года полтора-два) говорю что-то вроде: «Посмотрите какой он божественный!», — но вы сморите на меня выжидательно-вопрошающе, как будто ожидая пояснения к такому странному заявлению, но мне нечего сказать, и я понимаю, что мой аргумент не сработал, и я опять проиграл вам. Я злюсь еще больше и начинаю бравировать перед вами своим экзотическим сексуальным опытом, но понимаю, что это совсем мимо. Тут меня совсем накрывает злоба и я достаю из рукава «джокер», — я говорю вам, что у меня есть vip-билеты на очень модного исполнителя. Вы опять смотрите на меня испытующе-вопросительно и я понимаю, что вы являетесь психоаналитиком этого певца, а соответственно, мои претензии на превосходство выглядят совсем смешно. Такого унижения я не переживал никогда, в тот момент я просто исчез. Потом я вижу себя спускающимся с горы (наша сессия шла где-то на вершине горы), состояние ужасное, в голове отчаянно пульсирует «работать, надо работать – работать, надо работать».

Пример десятый (анализант поневоле обрел мать – норма «засасывает», еще один случай сопротивления «норме»)
Сессию анализант начал с рассказа о колоритной даме – нештатной сотруднице одного из своих офисов. Эта особа отличалась особо «королевским» поведением на рабочем месте. Незначительность своей должности ее ничуть не смущала, в офисе она была подчеркнуто высокомерной. Но обязанности свои выполняла и особо ни с кем не конфликтовала, по крайней мере, на нее никто не жаловался, возможно по той причине, что она мало с кем пересекалась, одном словом, увольнять ее было не за что, да и возиться не хотелось. Анализант отметил, что соприкоснулся с ней всего один раз мимоходом, но и в эти секунды общения она сумела задеть его самолюбие какой-то оценочной репликой. Анализант

отметил, что никогда бы не обратил внимание на существование этой сотрудницы (мало ли в его офисах «аристократии»), если бы ни слух, что это дама никогда в жизни не готовила, даже среди «королевских особ» это качество встречается нечасто. Этот акцент его зацепил, потому что его мать тоже крайне нарциссична и тоже никогда не готовила.
Далее сессия пошла по накатанному «нарциссическому» сценарию. Зеркалом для самолюбования служил анализанту божественный образ его матери, в которой он видел свой сексуальный идеал. Анализант мог бесконечно смотреться в женское совершенство матери и также бесконечно сетовать на отсутствие у нее материнских качеств. Парадоксальность ожидания от своей женщины (анализант убежден, что его мать является его женщиной) материнского к себе отношения его никогда не смущала.
До прохождения психоанализа анализант верил в божественность (без кавычек) своей матери, поклонялся и служил ей как верный рыцарь; ее презрительное отношение к пище «земной» в целом, и готовке в частности, соответственно, заносил ей в актив (обожествлять и поклоняться матери легче, когда ее невротический (психотический) образ последователен и лишен внутренних противоречий). В процессе психоанализа потребность в обожествлении матери стала ослабевать, сознание анализанта наполнилось сначала критикой, а потом жесткой агрессией в адрес матери, образ матери-богини начал мутировать в направлении злой матери (матери, которой он безразличен). Одновременно появилась выраженная потребность в настоящей матери – матери-опоре, матери, приходящей на крик своего ребенка и устраняющей все его проблемы. Более сложный и менее жизнеспособный алгоритм удержания «уходящей» матери начал меняться на более простой и жизнеспособный – оказалась, что мать анализанта не собиралась его бросать, и тем более убивать; обожествлять ее было излишне.
Интересно другое, трансформация представления о матери привела к изменению представления об инцесте с ней.
Сквозь весь анализ, с самого его начала, шла тема навязчивых инцестуальных побуждений: анализант всячески отстаивал у критики наличие между ним и матерью сексуальных отношений. Реальных сексуальных отношений конечно же не было, но анализанту хотелось чтобы их отношения с матерью были как бы «на грани». Причем, это была именно борьба с внутренней критикой: сам анализант прекрасно понимал, что ему нравится совсем другой тип женщины, ему было трудно это отрицать: когда в предсознание пробивался образ «его женщины» (почти противоположный женскому образу его матери), анализанта накрывало неконтролируемое сексуальное возбуждение. Но, он всячески отстаивал у самого себя сексуальную привлекательность своей матери, все в нем говорило «нет», а он говорил «да, — она будет самой сексуально привлекательной для меня женщиной, она должна быть ею».
Идея здесь проста и понятна и я ее не раз озвучивал: пока мальчик убежден в своей сексуальной сверхценности для матери, он гарантирован от того, что мать его бросит; пока в его представлении между ним и матерью зреет инцест, он может быть спокоен по поводу повторения первичной детской психотравмы (О первичной детской психотравме я говорю в работе «Послеродовая депрессия (взгляд психоаналитика)»). Соответственно, когда мать перестает быть для мальчика сексуально притягательной (сам он не перестанет быть для матери сексуально сверхценным, этот свой бред он может поддерживать бесконечно) инцестуальные отношения с ней становятся проблематичными, что приводит к актуализации первичной детской психотравмы. Именно поэтому анализант отчаянно борется за свое представления о матери как о «прекрасной даме», божественной и вожделенной. Но в процессе психоанализа эта борьба теряет свою актуальность по той простой причине, что бороться становится не с чем — мать становится матерью: пусть плохой, пусть инфантильной, пусть нарцисичной, но все же матерью; представление о матери, как о «злой матери» выходит в сознание, где подвергается критике.
По мере снижения потребности в инцестуальных (поло-ролевых) отношениях с матерью у анализанта меняется представление и о самом инцесте – он заметно теряет в своей привлекательности. Представленный анализантом сон прекрасная тому иллюстрация.

«Я смотрюсь в зеркало и вижу себя стоящим голым с эрегированным членом (как будто в параллельной реальности мелькает картинка, где я сижу в утробе, скрюченный, но тоже голый и с эрегированным членом). Сморю на свое лицо и хочу увидеть в нем мать, и постепенно мое лицо меняется на материнское, а потом я и вовсе вижу вместо себя мать. У меня возникает острое желание, чтобы она сделала мне минет. Она берет мой член в рот и начинает сосать, но делает это как-то странно. Она не видит в этом ничего запретного и предосудительного, сосет как будто попу мне маленькому вытирает, как будто это ее обычная материнская обязанность: спокойно, сосредоточено, по-деловому. Мне это, с одной стороны, очень нравится, но, с другой стороны, начинает надоедать, главное, я никак не могу кончить, мне очень хочется кончить ей прямо в рот (она совсем не против, воспринимая это, опять же, как нечто само собой разумеющееся и естественное), но не получается. Она сосет, сосет, сосет, процесс затягивается и становится каким-то нудным и неинтересным, но и прекратить я его не могу – что-то в нем мне продолжает нравится, как будто это искомые отношения с матерью, как будто это все, что я хочу от нее. Неожиданно мне приходит мысль-фантазия, что это сосание будет бесконечным, что будучи искомым такое отношение с матерью будет постоянным и неизменным. От этой мысли мне становится не по себе, я никак не могу кончить и такое «рабочее» отношение матери к минету меня начинает все больше и больше раздражать, оно делает все бессмысленным и невыносимым. Я решаю закончить процесс (мне кажется, что во сне я решаю проснуться) для чего вспоминаю о существовании отца; как только на заднем плане появляется фигура отца все исчезает и я просыпаюсь».

Сон достаточно ясный и лаконичный, что называется «ни убавить, ни прибавить». Проблема очевидно уже созрела в подсознании анализанта, поэтому сон передает ее предельно артикулировано – желанный анализантом инцест на практике оказывается скучным и надоедливым действом. Последний момент во сне особо акцентирован – анализант никак не может «кончить» и хочет прекратить это бесконечное материнское «сосание». Очень характерно, что для выхода из надоевшего инцеста анализант использует образ отца, — я не раз говорил о том, что представление об отце носит в психике вспомогательный характер – помогает регулировать силу инцестуального возбуждения, этот сон прекрасная тому иллюстрация.
Главным на этой сессии была реакция анализанта на мою интерпретацию сна. Мой анализ сна, по сути, ничего не добавил к рассказанному анализантом, — акцентировав внимание на его разочаровании в инцесте я буквально шел по тексту сна. Мать анализанта перестала быть для него женщиной и секс с ней предстал, как акт обычной материнской заботы – рутинной материнской обязанностью по уходу за своим любимым ребенком, то есть, совершенно адекватным и в этом смысле — искомым актом материнской любви. Сон представляет инцест абсолютно нормальным действом со стороны матери и именно эта «нормальность» лишает инцест всякого смысла для анализанта, превращает его в предельно абсурдное занятие.
Услышав мою интерпретацию анализант почти с отчаяньем сказал: «Нет, этого не может быть?! Как это материнская рутина?! Секс с матерью должен быть сакральным действом. Мне так не нравится, что-то здесь не так!». Анализант был явно разочарован и раздавлен своим же собственным сном. Ему хотелось найти возможность поспорить с моей интерпретацией, но сон до того лаконичен, как бы весь про одно, что ему оставалось только констатировать свое бессилие. А когда я напомнил (на одной из сессий я уже делал на этом акцент), что возможностью зарождения в подсознании ребенка представления об инцесте является как раз материнская забота о ребенке (исходно, сексуальное удовлетворения матерью видится ребенком стоящим в одном ряду с ее обычными материнскими обязанностями: накормила-напоила-сексуально удовлетворила-спать уложила), то есть, во сне он увидел «проросшее» из самых глубин подсознания свое исходное представление об инцесте, анализант и вовсе погруснел.
Борьба анализанта за привлекательность инцеста стала открытой, а посему доступной для анализа, чем я и не преминул воспользоваться (когда анализант заходит в свое подсознание психоаналитик обязан быть с ним). Анализ парадоксальной, на первый взгляд, борьбы анализанта со своим же собственным подсознанием вскрыл новую проблему, точнее, сделал старую проблему более контрастной, а посему доступной для критики – анализант сказал, что ему очень страшно отказываться от привычного представления о матери, как о сексуально привлекательном объекте.

Ситуация переданная сном несколько сложнее, нежели простое разочарование анализанта в инцесте – сон говорит не только о том, что инцест превратился для анализанта в надоедливое действо, сон, по сути, говорит о том, что мать не рассматривает его гениталии, как некий сверхценный для себя орган (во сне ей было все равно какой у его сына член, главное, чтобы он был сыт, здоров и сексуально удовлетворен), что, по сути оставляет анализанта без средств управления матерью (уходящей матерью), уверенности в жизни это ему конечно не добавило. Подсознание поставило анализанта перед серьезной проблемой: потеря пениса, как сверхценного объекта для матери, стало для него еще одним фактором актуализации первичной детской психотравмы (и он потерян для матери, как носитель «божественного» члена, и мать потеряна для него, как возможность переживания «божественного» инцеста; обе потери актуализируют первичную детскую психотравму).
Один из основных постулатов психоанализа гласит «Психика отдает только ту проблему, которую человек в состоянии решить», рассматриваемая сессия хорошая тому иллюстрация. Представленный анализантом сон, говорит о его готовности расстаться, как с представлением о сверхценности собственных гениталий для матери, так и с привлекательностью инцеста как такового, что в свою очередь, открывает для него возможность встречи с первичной детской психотравмой. Психика анализанта в процессе психоанализа окрепла настолько, что проблема быть брошенным матерью уже не парализует его способность к критическому мышлению. Косвенным подтверждением серьезного укрепления психики анализанта может служить предшествующая сессия, на которой он рассказал, что неожиданно для самого себя вступил в конфликт со своим соседом и заставил того бесславно ретироваться. Данная вспышка собственной агрессии показательна именно своей неожиданностью для анализанта, – он никогда до этого не вступал в открытый конфликт с мужчинами «отцовского» типа (до того он их боялся), а сосед его как раз из таких. Как я уже отмечал, действенность психоанализа человек обнаруживает по изменению своих реакций, они начинают ему все больше нравится.
Повторю основную мысль: представленный анализантом сон появился в его подсознании потому, что ужас быть брошенным матерью с течением анализа несколько поубавился, освободив пространство для критического мышления. Оказалось, что если подойти к проблеме здраво, то она исчезнет сама собой – мать анализанта конечно же не идеальна (а есть ли вообще идеальные матери), но желание бросить своего ребенка это, что называется, совсем не про нее, — соответственно, анализанту не нужно удерживать ее от ухода, а значит ему не нужен и весь его инструментарий для такого удержания. Ему не нужно иметь божественное тело (божественный член), ему не нужно быть божественным (исключительным, избранным, инаким (все без кавычек)) ребенком, ему не нужно играть в мамину игру «я самая прекрасная и желанная женщина на свете» (дети всегда вынуждены обслуживать невротический образ своей матери), мама конечно надуется, но не уйдет. Главное, ему не нужно примеряться к инцесту, не нужно добывать из себя возможность для совершения этого противоестественного действа; в частности, не нужно навязчиво возводить инцест в ряд высших удовольствий. Интуитивно, на уровне здравого суждения, человек предчувствует противоестественность инцеста, эта интуиция благодаря психоанализу и прорвалась в предсознаниеанализанта этим сном.